Сергей Максимов - Денис Бушуев

Вскоре пришло письмо от Дениса. Он писал, что плавает на большом пассажирском пароходе «Крым» на нижнем плёсе Волги, что очень скучает по дому и что письма на его имя надо посылать либо в Горький, либо в Астрахань, либо в Куйбышев на главный почтамт с пометкой «до востребования». Настя тотчас же написала Денису краткое письмо, с изложением всех событий, забыв, однако, второпях сообщить о письме и деньгах из Москвы.

Придя в себя после недельного запоя, Ананий Северьяныч попарился в бане, сходил в церковь и, чувствуя свою вину перед Ульяновной и перед сыном, деньги которого он пропил, с жаром набросился на работу.

Но судьба не щадила запуганного Анания Северьяныча. Вскоре ему пришлось перенести новое испытание.

Однажды, поздним вечером, засветив на ночь все свои бакена и вехи, Ананий Северьяныч возвращался на маленьком ботнике в Отважное. Вечер был бурный и холодный. В клочьях туч нырял блеклый серпик месяца. По реке ходили тяжелые волны с зеленоватыми пенными гребнями.

Поравнявшись с Ленивым лугом, Ананий Северьяныч заметил на песчаной косе, далеко вдавшейся в реку, бревно. «Эге… – подумал старик, – вот Ульяновне и подарок, дровишки, стало быть с конца на конец, да еще березовые, видать…» – и, повернув ботник, отправился за добычей.

Отмель не позволяла подъехать прямо к цели: Ананий Северьяныч направил ботник в глубокую застругу, пристал к берегу и зашагал по рыхлому и сухому песку на край косы. Выплыл месяц и осветил бушующую Волгу. Ананий Северьяныч глянул под ноги и обомлел: вместо бревна на приплеске лежал утопленник. Волны шумно толкали его в бок, словно хотели подальше выбросить на берег. Он лежал на спине, разбросав руки, распухший, в полуистлевшей исподней рубашке и брюках-галифе. Сапог на нем не было. Голые черные ступни до половины высовывались из воды, на одутловатом лице блестели оскаленные зубы, а в глазных впадинах лежал замытый песок.

– Господи Иисусе… – прошептал Ананий Северьяныч и побежал что было сил к лодке.

Лихорадочно работая веслами, он старался не смотреть на песчаную косу, где безмолвно лежал, омываемый волнами, прошедший свой путь человек…

Белоснежный красавец пароход «Крым» шел по Самарской луке.

День был солнечный и тихий. Левый луговой берег Волги, с зализами и косами, с невысоким леском, пашнями, редкими деревеньками, далеко был виден и тонул на горизонте в мягкой голубовато-cерой дневной дымке. Справа высоко и грозно взметнулись Жигулевские горы, покрытые густым темно-зеленым лесом, кое-где тронутым первой августовской желтизной. За пароходом весело бежали ровные грядки волн, и, как длинная черная коса, стлался по спокойной воде густой дым. Пароход подходил к Куйбышеву.

Окончив вахту, Денис Бушуев, причесанный, гладко побритый, в синем кителе и ослепительно белых брюках, вышел на верхнюю палубу. В салоне I класса кто-то играл на рояле. Мелодия показалась Денису знакомой – эту вещь играла Варя. «Как же она называется? – вспоминал он, стоя под окном. – Ах да! Это Григ. „Песнь Сольвейг“». И, грустно улыбнувшись, он вошел в салон.

В пышном и просторном салоне I класса находилось всего два человека. Один – судя по форме, военный инженер, в очках, чуть сутулый, сидел за роялем; другой – сидел в углу за столиком, уставленным закусками. Этот второй как-то сразу привлек внимание Дениса. На вид ему было лет 45–50. Он был очень толст и румян. Длинные волосы свинцового цвета были гладко зачесаны назад, под большим рыхлым носом чернели короткие английские усы. Он лениво поднял красные пухлые веки и взглянул на Дениса. Этот взгляд, жидкий и холодный, поразил Бушуева своей необычайной проницательностью и остротой. «Какое неприятное лицо», – подумал Бушуев и сел на массивный диван неподалеку от незнакомца.

Слушая музыку, он задумался. Вот уже минуло почти два месяца, как он покинул Отважное, и жизнь его, внешне ровная и спокойная, была все так же полна тревог и мучительных размышлений. И больше всего его мучил вопрос о том, хорошо ли он поступил, так грубо и неловко порвав свою любовь? Стараясь отвлечься, он с головой ушел в творческую работу, и творчество стало его единственным утешением. За два месяца он написал много мелких стихотворений и начал работу над большой исторической поэмой «Царь Грозный». В Саратове он купил несколько интересных книг и увлекся эпохой Иоанна IV. И странные и беспокойные сомнения стали одолевать его в его собственном мироощущении. Далекая и страшная эпоха бросала, словно от зеркала, какой-то отраженный свет на современность. Кровь, тюрьмы, казни, а в центре – большая идея, долженствовавшая облегчить судьбы народа и осчастливить Россию. «Неужто, – думал Денис, – неужто к своему счастью человечество должно идти непременно через казни и кровь?» И, размышляя дальше, он ставил под сомнение и саму идею о всеобщем счастье как идею мифическую, не реальную, но за которую человечество может поплатиться ценой своего существования…

Пианист встал, шумно захлопнул крышку рояля и вышел на палубу. Бушуев поднял голову и посмотрел на незнакомца за столом. Незнакомец выпил рюмку коньяку, крякнул и закусил розовым балыком.

– Не угодно ли за компанию? – предложил он громким и каким-то скрипучим голосом, подымая тяжелые красные веки. Он был, видимо, уже сильно пьян.

– Благодарю. Я не пью, – ответил Бушуев и хотел было встать и уйти, но что-то удержало его, какое-то странное желание узнать поближе этого человека.

– Музыку, видать, любите?

– Музыку?.. Люблю, – ответил Бушуев.

– Да-а… музыка вещь приятная… – согласился незнакомец, подпирая щеку рукой и прикрывая до половины глаза красными веками, словно знал, что взгляд его неприятен и что лучше притушить его. – Музыка не только наслаждение, но в некоторых случаях и целебное средство. Я вот недавно где-то читал, что в Америке сумасшедших лечат негритянским джазом…

– Как джазом? – удивился Бушуев.

– А вот так: какой-то известный профессор объезжает с джаз-оркестром дома́ для сумасшедших и дает там концерты. Если верить прессе – сумасшедшие в необыкновенном восторге, очень щедры на аплодисменты и довольно стройно подпевают во время исполнения той или иной пьесы.

– Да как же это так? – усумнился Бушуев, улыбнувшись. – Ежели в сумасшедший дом, да привезти еще джаз… так что же это будет?

– Однако факт остается фактом… – пожав плечами, серьезно сказал незнакомец. – Джаз играет, сумасшедшие ликуют, и, по словам профессора, мозг их светлеет. А я вот подумал: зря их лечат…

– Как это – зря? – удивился Бушуев.

– Зря… конечно, зря. И смирительные рубашки на них зря одевают, и на бритые головы жгучие мушки зря ставят, и джаз-концерты зря им устраивают. Ни к чему все это, – как бы с сожалением заключил он. – Я вам сейчас это объясню… Простите, а как вас звать, молодой человек?