Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Добрая то душа, наш батюшка, — сказал второй брательник, простившись с их преподобием и вернувшись на свое место.

— Пусть же себе век живут здоровы, — сказал пономарь, — и по всем нам еще парастасы [53] Парастас — (греч. «ходатайство») — заупокойная Всенощная — последование великой панихиды по всем усопшим православным христианинам, совершаемое на Всенощном бдении родительских суббот (служится вечером в пятницу). поют. Здоровья им, кумы!

Все дружно поддержали пономаря, как тут из-под печи отзывается Гарасим:

— Был бы Господь Бог не очень музыкальным, если бы такой голос многого у него добился.

Ужаснулись все этих неучтивых слов.

— Ба! — отозвался Подрыгайло. — И из чистейшей ржи выпадет хоть стебель метлицы. Еще не родился тот, кто бы всем угодил.

— Триста кружек бы выпил с медом! Вы мне еще скажете, что не слыхали хорошего пения?!

— Вот не сердитесь, кум, — наливал ему хозяин в опорожненный кувшин. — Знаете, что у нас человек не ангел. По-другому, может, только где в чужой стороне.

— Та вы же знаете, какой я вояк [54] Воин; боец; ратник (укр.) ! Сколько свету увидел!

— Вот не величайте так сильно вояков, — огрызнулся ему пономарь, — потому что у нас был недавно Наум бородатый, который всех ворон и сов во всей околице повидал. На войне Бог знает сколько французов посек, а ругаться мог по-французски, московски и венгерски. Так на ночь пришлось его провожать мимо цвынтаря [55] Погост; кладбище, могилки, гробовище. , а то что-то ему не хватило отваги.

— Ба, ба, ба! — снова мешает Гарасим куколь с пшеницей. — С упырицами лучше не задеваться.

— Что-то вы тоже болтаете, — встрял и я. — Такой, как вы, мужик должен трястись перед упырицами?

— Но, но, смейтесь на здоровье, пока охота, да упаси Боже, если бы пришлось вам…

— Жаль, что не было вас на поминках у Сварника, там я рассказывал из френологии, что те страхи — то обман.

— То-то, правда, — согласился Подрыгайло, — это какая-то очень мудрая книга, тот фиролой.

— Ха, ха! Фиролой! Но, но, ему бы только буквы размазывать весь белый день. Эй, кум Хаврон! Знаете, лучше бы тот фиролой взяли под калачи и напекли на нем хороших кнышей на поминки.

— Цыц, тихо! — утихомирил я его и взялся было сущность страхов по френологии растолковывать: — Видите, кум, голова человека состоит…

— К сотне полков вражьих! Маршируй до школы с такими мудрагельщинами! А я своими глазами — сорок тысяч бомб мне в печень! — видел…

— Что? Вы сами видели нехристя? — спросил Цапович.

— Ха! Чего я не видел! Да я такое видел, что если бы рассказал, то вам разум перед страхом сховался бы.

— Ну, так расскажите, поучите нас, — сказал я очень спокойно.

— Хм!.. рассказать… Сто сотен пушечных ядер! Эй, хозяин! Похлебки! Наливай, тогда расскажу, что видел.

Помалу все стихло, хоть мак сей. Свеча поминальная принялась догорать — то льнет синим по стене пламенем, то гаснет, то опять льнет, а потом враз и расплавилась да упала на лавку. Темнота грубая окружила нас, только на стене начертал кроваво сходящий месяц образ оконца. Хозяйка раздула на припечке огонь, и мы начали слушать рассказ Гарасима. Не хочу ни повторять все его военные присказки и проклятия, ни считать все его мерки похлебки, достаточно сказать, что было их немало, и гнали они одна за другой вдогонку.

— Видите, кумы мои, — начал Гарасим, — вам кажется, что мир божий везде такой, как у вас за дверью. Вы думаете, Господь не знал, чем землю посыпать, кроме как лазовиной и песком. Легко вам о страхах рассуждать за печью. Но пойдите-ка вы на границу — взберитесь там на Пикуй, на Зелеминь [56] Пикуй, Зелеминь — горные вершины в Карпатах. , где небо над тобой, как крыша, а облака под ногами плахтами стелются… Пройдите вдоль Опира [57] Опир — река в Львовской области. , что, как чертова юха [58] мифол. змея (мифическая, принявшая облик красивой женщины). , в ложе своем кипит и воркует, а солнце тут бледное и лишь на малое время в день заглянет в глубокую долину и за темные боры скорее ховается. Там-то дичь — только орел зашумит часом, или волк завоет, как бойко в темной одежде, в тихих лаптях передвигается марой [59] Мара — дух, привидение. . Он и не умрет там, как наш христианин, а будет и после смерти бродить марой и стращать живых, аж пока не выкопают из-под земли и голову не отсекут и, пробив осиновым колом, подмышку не положат.

Идешь в белый день, нечисть к тебе цепляется, а коровы дойные кровь дают, люди увядают, у дорог кресты покорежены, в долинах собираются волшебницы за зельем, а другие выше Бескида, как птицы летают. Пусть же нас Бог оградит от таких краев, людей и чар.

Туда-то, в те зачарованные места, загнала меня судьба после французских войн. Год еще оставался мне дослужить.

К моему несчастью, жил я у хозяина, у которого была пречудесная дочь. Скакала она по горам, как легонький олень, смеялась, танцевала, пела, как ангелок небесный. Глазками черными глядела, как двумя звездочками, а куда глянула — там все сразу становилось таким миленьким, будто от солнца красоты прибавило. Как выпустит слово какое-нибудь из уст, будто между шнурочков жемчугов и кораллов, то у вас защекочет в ушах, словно то голос с неба. Эх, и надо же было полюбить, да полюбить насмерть!

Но как? Знал я, что мы ладим, но я солдат — сейчас тут, а завтра где еще. Да и денег нет.

Раз провожаю в сумерках с поля за руку и говорю ей:

— Эй! Что бы было, если бы сейчас язя какая-нибудь выскочила из лесу и тебя у меня вырвала?

Галюня задрожала, как осиновый листок, и сказала:

— Ох, не поминайте язю, я и так боюсь! А вот видите надломанный этот крест возле пустыря — там нехристь сидит.

— Хо, хо! — рассмеялся я, — рад бы смериться силой с этою упырицею и показал бы, как иметь дело с царским вояком.

Она еще больше испугалась и стала бежать, а мне стукнуло в пустую голову и говорю:

— Вот чтоб знала, как ваших страхов боюсь, пойду сегодня к упырице на ночь.

За этим разговором услышали мы разноголосые звуки звонков, которые затренькали то вместе, то по одному, раз ближе, раз издалека. Меж ними хрипло изливала горная фуяра [60] Фуяра — духовой музыкальный инструмент. свою печаль.

Ступив на вершину холма, увидали мы перед собой зеленую долину, в которой паслись волы со звонками на шеях. На возвышении под корягой одиноко сидел скотовод, из-под широкополой черной шляпы белел серебристый волос. Он держал возле губ длинную фуяру и наигрывал фантастические мысли, что заполнили все его внимание.

Скатываясь вниз, пересекала долину река, а за ней чернел густой лес. Все покрывала темная тень гор, за которые закатилось солнце, и лишь некоторые низкие хребты переходили солнечные лучи, оставляя на долине ясные полосы. Там, за лесом в долине, попадали они на белые выпирающие руины таинственного пустыря, который, словно обнаженные человеческие кости, сиял из темноты. За пустырем возвышались темные, борами поросшие, обрывистые стены гор, вершины которых играли солнечными лучами.