Михаил Чехонин - «Горячий свой привет стране родной…» (стихи и проза)

Как-то, проходя по Гринич-стрит, я решил посмотреть, существует ли все еще этот дом? Улицу я знал хорошо. Это была когда-то красивая и уютная, хранящая исторические даты, но с течением времени совсем заброшенная улица. Крохотные, убогие домишки по обеим сторонам улицы, словно призывали в свидетели своего несчастья небоскребы соседней Уолл-стрит. Я без труда нашел номер 130.

Передо мной стоял узкий, четырехэтажный дом с грязными, серыми стенами и почерневшыми от пыли окнами. Если бы не железная лестница, висящая на каждом американском доме на «всякий пожарный случай», дому легко можно было бы дать лет сто, полтораста. Ни веранды, ни коричневых столбов, конечно, не было. Я спустился в темный полуподвальчик-бар и, вспоминая бедного Эдгара, попросил у небритого бармена рюмку портвейна.

Парень оказался не особенно разговорчивым. На мои вопросы отвечал нехотя и, когда я поинтересовался относительно возраста дома, ответил старой американской шуткой:

— В этом доме спал сам Джордж Вашингтон.

Но кое-как я добился от него названия конторы, которой теперь принадлежал дом номер 130. Внутри мне там очень понравилось. Пол был дощатый и крашеный, слева на стене висела лестница на второй этаж, в глубине комнаты виднелась Дверь во двор, на двери было оконце с решеткой — темные углы, скрип половиц и затхлым запах застарелого пива определенно создавали атмосферу столетием давности… Уходя, я сказал бармену:

— В этом доме жил Эдгар Аллан По.

Тот только махнул рукой, как бы говоря, многие тут бывали

В конторе, куда я позвонил, со мной обошлись чуточку лучше, чем в кабачке. Только никто не знал, сколько их дому лет.

А так как я настаивал, то, может быть, для того, чтобы отвязаться от меня, наконец сказали: — «Да, действительна этому дому будет лет сто — сто тридцать…» Я поблагодарил и прекратил «исследования». В сущности, это было и не важно — в этом ли доме жил Эдгар По?

3

В Нью-Йорке у По были кое-какие знакомые, он бывал здесь раньше, кроме того его имя, как критика, писателя и журналиста, было довольно известно Его боялись, критик он был строгий, полемист ядовитый, и невозможно было не признавать его талант. Редакторы газет и журналов охотно принимали произведения По, но платили мало. Лоуэлл, поэт из Новой Англии, получал за свои вещи по два доллара 50 центов за страницу. По же получал по пятьдесят центов. Но Лоуэлл был адвокат, аболиционист и семьянин, в то время, как По…

Мелкая, случайная журнальная работа все же давала какие-то средства к существованию. Закаленная вечной нуждой, имея на своих руках «двух несчастных детей», как она называла Эдгара и Вирджинию, миссис Клемм умела сводить концы с концами, как никто. Это она была главой семьи. Она шила и стирала на троих, разносила письма и манускрипты По по редакциям, ухаживала за больной Вирджинией, ходила по докторам и церквам, часто выпрашивая, как милостыню, помощь для своей семьи. Никто не видел ее раздраженной, и усталой, отчаявшейся. Довольно странный, на фоне тогдашней беспокойной жизни, образ. Откуда пришел он? От строгих пуританских устоев первых колонистов? Из Библии?

Вирджиния, жена По, была и его двоюродной сестрой. Впервые он увидел ее маленькой девочкой в доме своей тетки, миссис Клемм. Тогда же и началась их странная любовь. Миссис Клемм, незадолго до этого потерявшей мужа, надо было содержать себя, свою параличом разбитую мать, болезненную девочку — дочь неудачною поэта, бывшего мичмана флота Леонардо По, брата Эдгара, страдавшего туберкулезом и запоем, и самого Эдгара, приехавшего к тетке на жительство после одной из очередных тяжелых сцен со своим приемным отцом Алланом. Жили все впроголодь на пенсию старухи и на несчастные гроши, которые Эдгар начинал получать от разных журналов за свои стихи. В то время он еще не писал рассказов, тогда он был постоянно и кого-то влюблен, и Вирджиния разносила его очередным увлечениям любовные записки. Это было в Балтиморе, в 1829 году. Женился Эдгар на ней, когда ей едва исполнилось четырнадцать лет. Впрочем, доподлинно неизвестно — были ли они вообще официально, то есть «законно» женаты? Никаких записей о браке, подробностей их венчания ни в каких бумагах не найдено. Но любил он ее глубоко, со всем пылом своей поэтической души; все его муки и радости были посвящены только ей одной. Морелла, Лигейя, Леонора, Беренис, Леди Маделен — все это всегда Вирджиния.

Когда она умерла, он от горя едва не лишился рассудка. Ее смерть была последней каплей. Но об этом позже.

В Нью-Йорке завязались новые знакомства. По ходил по всему городу в поисках занятий, часто возвращался поздно и навеселе; из боязни испортить отношения с четой Моррисом, он временно оставил своих женщин в гостинице и переселился в дом некой миссис Фостер. Наверное, кто была какая-нибудь покровительница молодых талантов. Богатые поэтессы, пожилые дамы и вдовы очень часто принимали участие в судьбе бедного поэта. К чести его, нужно сказать, никаких скандальных историй с этими женщинами у него не было. С мужчинами, с коллегами по перу — сколько угодно. Знакомился он довольно легко, наружность у него была самая привлекательная, он был всегда остроумен, находчив, но продолжать с ним знакомство было необычайно трудно. Достаточно было его собеседнику сказать неосторожное слово, и По поворачивался к нему спиной. За это он постоянно приобретал недоброжелателей. У миссис Фостер он поселился в доме номер 4, Анн-стрит. В этом доме всегда жила холостяцкая компания.

По был среднего роста, строги, но не особенно крепкого сложения. Держался он всегда прямо, по-военному, благодаря нескольким годам армейской службы и короткому пребыванию в военной академии Уэст-Пойнта. (В армии Эдгар По провел около пяти лет и дослужился до чина «сержанта— майора». Что это был за чин в тогдашней американской армии, не знаю; но все же он свидетельствует о каком-то продвижении по службе, хотя известно, что пребывание По в Уэст-Пойнте было весьма бесславным. М.Ч.) Всех всегда поражала голова: круглая и слегка плоская, с огромными желваками на висках. Так как френология была тогда в моде, то По очень гордился этими желваками. Не сохранилось ни одного его портрета в профиль; это не случайно. Он был некрасив в профиль. У него был маленький подбородок и бесформенная верхняя губа, которую он скрывал небольшими усиками. Черные волосы он закидывал назад, никогда их не причесывая. Большие, круглые и необычайно глубокие глаза, менявшие свой оттенок от обстановки и настроения. Глаза очень темпераментного человека. Голос баритональный, ровный, которым По владел в совершенстве. Одет он был всегда просто, даже бедно, но благодаря непрестанным заботам своего ангела-хранителя, миссис Клемм, необычайно опрятно. Возможно, не будь ее в жизни По, он просто бы погиб от своей беспорядочной, веяно напряженной и беспросветно голодной жизни. Кстати, скажу о хорошо всем известной легенде о «страшном алкоголизме» этого глубоко несчастного человека. Да, По пил. Одна рюмка портвейна уже выводила его из нормального состояния, за ней следовала другая, и человек падал в какой-то дикий провал, из которого его снова поднимала на недостижимую для окружающего мира высоту искра настоящего, чистого творчества. В одном из писем По есть любопытное признание о его алкоголизме: «Дома я никогда не пью. Ем хлеб и пью только чистую воду… Вино же я пью только на людях, для того, чтобы быть похожим на них». В этом признании чувствуется какая-то непонятная трагедия; все письмо дышит такой искренностью, что ему нельзя не поверить.