Г Владимов - Три минуты молчания

Нас и не будили. Мы сами проснулись. И поняли, почему не будят, шторм.

Серая с рыжиною волна надвигалась горой, нависала, вот-вот накроет с мачтами, вот уже полубак накрыло, окатывает до самой рубки и шипит, пенится, как молодое пиво. Взбираемся потихоньку на гору и с вершины катимся в овраг и уже никогда из него не выберемся. Но выбираемся чудом каким-то.

Все море изрыто этими оврагами, и мы из одного выползали, чтоб тут же в другой, в десятый, и душу ознобом схватывало, как посмотришь на воду такая она тяжелая, как ртуть, так блестит - ледяным блеском. Стараешься смотреть на рубку, ждешь, когда нос задерется и она окажется внизу, и бежишь по палубе, как с горы, а кто не успел или споткнулся, тут же его отбрасывает назад, и палуба перед ним встает горой.

В салоне набились - по шести на лавку, чтоб не валиться друг на дружку. В иллюминаторе - то небо, то море, то белесое, то темно-сизое, как чаячье крыло. Даже фильмы крутить не хотелось, пошли обратно, досыпать.

Васька Буров сказал весело:

- Задул, родной, моряку выходной.

Шурка с Серегой сыграли кон, пощелкались нехотя и тоже легли. Кажется, у них за сотню перевалило. А может, и по новой начали, после "поцелуя".

Я лежал, задернув занавеску, качало с ног на голову и ни о чем не хотелось думать. В шторм просто ни о чем не думается. Сколько этот "выходной" продолжится - неделю, две, - это в счет жизни не идет. И отдыхом тоже это не назовешь.

Пришел Митрохин с руля, ввалился - сапоги чавкают, с телогрейки течет. Стал новеллу рассказывать - как его прихватило. И представьте, у самого капа - ну надо же. Вот это единственное приятно в шторм послушать - как там кого-то прихватило волной. В особенности когда тебе самому тепло и сухо. Главное ведь - посочувствовать приятно; сам знаешь, каково оно - всю палубу пройти, брызги не поймать, от десяти волн уберечься, а одиннадцатая тебя специально у самого капа ждет. Все-таки есть в ней что-то живое и сволочное притом. Не просто так, бессмысленная природа.

А перед тем как заснуть, он сказал:

- Похоже, ребята, что выбирать сегодня придется.

Машина чуть подработала, выровняла порядок. В соседнем кубрике сменщик Митрохина - бондарь, кажись? ну да, бондарь - натягивал сапоги, слышно было - что мокрые. Стукнул дверью, захлюпал по трапу. Выматерил всю Атлантику - с глубин ее до поверхности и от поверхности до глубин небесных, - так ему, верно, теплее было выходить. И опять все утихло, только шторм не утих.

Шурка первый не выдержал, отдернул занавеску:

- Ты чего сказал?

Митрохин, конечно, с открытыми глазами лежал. Поди пойми - спит он или мечтает.

- Это он сказал - выбирать придется? Или же мне померещилось?

- Лежи, - говорю, - никто ничего не слышал.

- Бичи, кто из нас псих?

Васька Буров закряхтел внизу.

- Кто ж, если не ты? Какого беса выбирать - девять баллов.

Шурка еще полежал, послушал.

- Слабеет погода, бичи.

- Умишко у тебя слабеет, - сказал Васька. - Поспи, оно лучшее лечение.

- Да разбудите вы чокнутого! Пусть скажет толком, а то мне не заснуть.

- Вот будешь шуметь, - Васька ему погрозил, - и правда позовут.

С полчаса мы еще полежали, и вдруг захрипело в динамике и сказали, что да, выбирать.

Я насилу дождался, пока этот чертов вожак придет ко мне из моря - так брызги секли лицо. Откатил люковину, нырнул в трюм. А им-то там каково было, на палубе!

Фомка мне обрадовался, придвинулся поближе. А клюв-то какой раззявил! Поди, чувствовал, какая там рыба сидела в сетях. Самый точный был эхолот, я бы ему жалованье платил - наравне со штурманами.

Вот - слышно, как она бацает, тяжелая, частая. И как в икре оскользаются сапоги, как сетевыборка стонет и шпиль завывает от тяжести. Я было выглянул, но тут мне с ведро примерно пролилось на голову. Это уж я знаю, какой признак, когда волна ко мне залетает в трюм - не меньше девяти, выбирать нельзя.

Там что-то начали орать, потом дрифтер ко мне прихлюпал:

- Сень, вылазь на фиг!

- Чего там? Обрезаемся?

Но он уже дальше пошел, ругаясь на чем свет стоит.

Я вылез - вся палуба в рыбе, ребята в ней по колено мотались, бились о фальшборт, икрой измазанные, в розовом снегу. Сеть шла на рол - вся серебряная, вся шевелилась. Я все это видел с минуту, потом повалил заряд, только чья-нибудь зюйдвестка мелькала, или локоть, или спина.

Я пробрался к дрифтеру - он у шпиля стоял, смотрел в море. Не знаю, что он там видел - кроме снега и черной волны. У него самого все лицо залепило, на каске налипли сосульки. Стоял и шептал себе под нос:

- ...мать вашу олухи мозги нам пилят по-страшному сами не ведают что творят и в рыло их и в дыхало...

- Дриф, ты чего?

Обернулся ко мне, с закрытыми глазами, и рявкнул:

- Вир-рай из трюма! Вирай до сроста и обрезаемся!.. Пусть чего хотят делают.

Я выбрал полбухты, закрепил, и он тогда прядины обрезал на сросте.

- Закрой люковину, еще кто провалится...

Ощупью я до нее добрался, кинул обрезанный конец и задраил люк. Потом к сетевыборке, сменил кого-то на тряске. И тряс, ничего уже не видя, не чувствуя ни рук, ни плеч, ни ног, на которых, наверно, по тонне навалилось; не выдрать сапоги из рыбы, разве что ноги из сапог, пока меня не отодвинули - дальше, на подтряску.

Потом и трясти уже стало некуда. Из рубки скомандовали:

- Трюма не открывать. Оставить рыбу на борту.

Загородили ее рыбоделом, бочками с солью и так оставили - авось не смоет. Гурьбой повалили в кубрик, роканы и сапоги побросали на трапе. Телогрейки свалили в кучу на пол.

- Все, бичи, - сказал Шурка, - последний день живу...

Слышно было, как шел к себе дрифтер и сказал кому-то, может, и себе самому:

- Списываюсь на первой базе. Хоть в гальюнщики. Нет больше дураков!

Васька Буров лежал-лежал и засмеялся.

- Ты чего там? - спросил Шурка.

- Есть дураки. Не перевелись еще. Сейчас опять позовут, и что - не выйдем?

- Ну да, позовут!

- А вы кухтыли видали?

- И что - кухтыли? - Шурка свесился через бортик. - Я тебя, главбич, не понимаю. Потрави лучше божественное про волков.

- Чего тут не понимать. Кухтыли наполовину в воду ушли. Там рыба сидит - вы, щенки, такой и не видели! Кило по четыреста на сетку. У меня такая только раз на памяти была.

- Ну, ладно, по четыреста. А как ее выберешь, когда и трюма не открыть?

Васька вздохнул:

- Вот и я говорю - не перевелись. Разве им, на "голубятнике", рыба теперь нужна? Они сдуру-то выметали, а теперь порядок боятся утопить. Не хватает кепу теперь еще сети потерять - его тогда не то что в третьи, его в боцмана разжалуют. Порядок - он деньги стоит. Это слезки наши ничего не стоют.

Кто-то захлюпал сверху. Мы сжались в койках, нету нас, умерли. А пришел - кандей Вася.

- Ребятки, обедать.

Мы ему обрадовались, как родному.

- Вась, ты чо ж по палубе бежал? Не мог по трансляции объявить?