Елена Ткач - Химеры

Александр замер. Эти строки поразили его в самое сердце. Казалось, они написаны для него и… про него. И осознавать это было и мучительно и хорошо. Да, хорошо! Потому что поэт его не поучал — он страдал вместе с ним.

— Вот вам, юноша, образец романтического мироощущения: мир греховен и ты сам — плоть от плоти его! Зло жжет сердце поэта, он не может жить, понимая, что оно безнаказанно, что оно повсюду. Сделав зло, человек обречен — это уже не исправишь! И это вконец сгрызет, изведет его… «Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье» — бедный, бедный! Но Бодлер не всегда был таким и отнюдь не всегда откликался на зов этой жизни с такой безысходностью. Он писал и другое, он думал и так:

— Вот, а вы говорите, человек не меняется. Еще как! Кроме боли и муки, у него есть мечта, а она может вытянуть из самой гнилой и опасной трясины. Тогда человек как бы возносится сам над собой, перебарывает в себе зло — ту силу, которая восстает в нас против святого божественного начала, — дар Сатаны. Но имя это, мой милый, не стоит поминать всуе, тем более на ночь глядя. Лучше давайте-ка мы порисуем с вами немного. Вот, к примеру, как я воспринимаю в цвете последние две строфы.

Старик достал лист бумаги, коробку с пастелью, взял несколько разломанных мелков, — надо сказать, содержались они у него в некотором беспорядке, — и принялся быстро и нервно чиркать пастелью по бумаге. Минут через пять Саня увидел яркий и свежий рисунок, в котором не содержалось никакого сюжета, но характер, настроение без сомнения были.

— Ну, что скажете? — старик отставил рисунок к стене. — Что это вам напоминает?

— Наверное… небо, — неуверенно откликнулся Саня.

— Хорошо! Очень хорошо! Но ведь здесь не голубой, не серый и не лиловый — здесь праздник цвета! Глядите: и красные разводы имеются, и этот оранжевый, оттененный зеленым. Верней, это скорее все-таки бирюза. А? Что скажете?

— Да, похоже на бирюзу, но… вот здесь она переходит в оттенок, который иногда появляется на закате над морем, когда над темно-синим полыхает напряженный оранжевый цвет, а потом он переходит в такую вот… бирюзу.

— Блестяще! — опять закричал старик и притопнул ногами, изображая подобие чечетки. — Да, мы с вами такую кашу заварим, Сашенька, что земля закачается! У вас редкое восприятие цвета. А это немало — это, пожалуй, едва ли не главное для художника. Ну? Будем биться?

— За что? — несколько помрачнел Сашка, который от похвал старика расцвел точно мак.

— За нее, за что же ещё — за красоту. Да ещё с большой буквы! Когда человек ищет и находит её — душа его как бы свежеет, она чистится и растет. Растет, да! Но это я, батенька, вперед забегаю — и так вас, пожалуй, сегодня перегрузил, накинулся, что твой волк на ягненка!

И старик снова осклабился, показывая длинные и крупные стальные зубы. Но Сашке отчего-то эта усмешка не показалась теперь ни ехидной, ни злопыхательской. Может, просто дантист ему такой поганый попался, который превратил нормальную человеческую улыбку в подобие бесовской гримасы! А может, это от улыбки так черты искажаются, может, нерв какой-то задет — у стариков так бывает… Парень видел, что хозяин мастерской искренне радуется, что ученик у него не последний болван и кое-что смыслит в цвете. И ему это было на удивленье приятно!

Стылый унылый ноябрь тянулся к концу — шла зима. Уж не раз кружили под вечер снежинки — хрупкие, острые, совсем ещё не похожие на зимний пушистый снег. По утрам подмораживало, и Саня хрустел башмаками по первому тоненькому ледку, бредя в школу. Домой он теперь не спешил — дома его ждала мама…

Лариса Борисовна вернулась домой спустя неделю после срока, назначенного врачами для выписки — её задержали в больнице, чтоб хорошенько обследовать. Она чувствовала себя плохо, очень плохо! Сердце сбоило, но кроме этого явно было что-то ещё — какая-то не распознанная болезнь, которую пока не смогли диагностировать. Через месяц ей предстояло повторное обследование, а пока назначен строгий постельный режим. Саня с мощью тети Оли научился сносно готовить, ходил в магазины, продукты таскал — в общем, был за хозяйку… Мать волновалась — мол, мальчишка может перегрузиться: уроки, дом, да ещё занятия рисованием. Но сестра её успокаивала — ничего, справится, ему это только на пользу.

И в самом деле, парень стал и чувствовать себя лучше, да и выглядел по-другому — похудел, вытянулся, и даже походка стала не такой неуклюжей он стал ходить быстрым шагом и прямей держал голову, а прежняя понурая расслабленность понемногу сменялась бодростью. Он уставал, конечно, — этого не отнять, но несколько воспрял духом, почувствовав первые проблески желанной свободы. Ему не дозволялось гулять с дворовыми ребятами, не позднее пяти он должен был вернуться домой, то есть, его все ещё держали на поводке, но поводок этот заметно удлинился… Да и дома он не чувствовал прежней слежки — мать не заглядывала поминутно к нему в комнату, не шарила по карманам — лежала, дремала… спала. Она стала заторможенной, апатичной, голос Вертинского не разносился вечерами по комнатам и, казалось, ничто её теперь не интересовало, даже цветы… Ничто, кроме бронзовой статуэтки, перед которой, несмотря на слабость и дурноту, она исправно воскуряла восточные благовония и меняла съестное на блюдечках — приносила в жертву свои дары.

Тетя Оля попыталась было поговорить с сестрой об этом новом её увлечении, но та отмалчивалась, отмахивалась и просила оставить её в покое. А Санька статую просто возненавидел! Он готов был вышвырнуть её в окно, как тот несчастный горшок с астрофитумом, но что-то его удерживало… Это была пробуждающаяся жалость к маме.

Он исправно посещал Бориса Ефимовича и с удивлением стал замечать, что занятия его увлекли. К старику он все ещё относился с опаской — уж очень тот был чудаковат и непредсказуем. То веселился, хохмил и ломал комедию, изображая театр одного актера — представлял в лицах повадки и причуды художников, ученых и прочих известных людей, коих он, видно, в жизни знал множество. А то в разгар представления вдруг как уставится на своего подопечного… о, какой же странный это был взгляд! Он пронизывал Саньку точно рентген, и тот готов был поклясться, что старик все-таки его узнал и в любой момент готов отомстить, а месть эта может быть такой неожиданной и такой дикой, что у него просто крыша поедет…