Елена Ткач - Проша

— Ой, Проша, расскажи мне про них, пожалуйста!

— Время тебе ещё не пришло. Ты и так высоту великую с одного маху взяла. Передохнуть душе нужно, переварить все, а то не усвоится…

— А что, душа, как желудок, пищу усваивает? На это ей время нужно?

— А как же? Обязательно. А то просвистит мимо тебя то, что ты зацепила, и накрепко не приживется. Ты ж не хочешь такого, чтоб не прижилось? Тогда получается, вся работа — даром.

— А если приживется все пережитое, тогда… не даром?

— Вот видишь, сама понимаешь!

— Проша, а крест Варварушкин… он не вернется?

— Это уж как на то будет Божья воля, — строго сказал домовой. — Все, спи сладко! Испаряюсь я. Дел у меня — по горло. Успеть надо до вашего переезда все дела свои тутошние обустроить, чтоб никто не обиделся и добром поминали в здешних краях… И с Лапекаком за жизнь покалякать, наставить его бестолкового на путь истинный… Вроде бы, ждет его повышение — он же здорово нам помог, так что, глядишь, зримую форму получит… Поэтому, до переезда мы с тобой вряд ли услышимся. А ты не скучай — ты усваивай. Вон сколько пищи для душеньки-то твоей! Все, покедова!

И как ни звала его Сеня, как ни наведывалась в заброшенный дом, — к люку подземному она и близко подходить боялась по старой памяти, — все было напрасно. Проша сдержал слово и вплоть до самого переезда в город не давал знать о себе…

Как ни сдерживалась, как ни храбрилась бабушка Инна погожим деньком конца августа — днем переезда в город, но слез сдержать не смогла. Уж больно прижилась она в здешних краях, больно пришлись они по сердцу! Здесь даже характер её изменился… смягчился, что ли. Нет, она по-прежнему оставалась натурой властной, придирчивой, по-прежнему обожала командовать, но в уныние по всякому поводу и без оного не впадала. Может, так живительно природа подействовала… И впрямь сколько было по лесу хожено-перехожено, сколько грибов да букетов собрано, сколько трав засушено на зиму… А может быть, так благотворно подействовало на неё знакомство с новыми внучкиными друзьями — Марией Леонидовной и Наташей. Она стала частой гостьей на их участке, и они к ней частенько захаживали, вместе ходили в лес…

А Сеня прямо-таки влюбилась в этих двух женщин, по пятам за ними ходила и, как губка, впитывала все, чем живут они, о чем думают… Решено было, что знакомство свое продолжат в Москве. Мария Леонидовна оставила Сене свой адрес — жили они на Арбате, в Чистом переулке, и пригласила почаще к ним в гости захаживать. От этого и грусть переезда не казалась такой уж горькой — ведь столько хорошего поджидало Сеню в Москве!

Когда прибыла заказанная из Москвы грузовая машина и стали грузить вещи, у калитки притормозил знакомый велосипед. Мамука!

После тех страшных событий в середине июня Мамукин отец Нукзар вместе со всеми родственниками перебрался в Москву. Началось следствие по делу Ефима. И Нукзар был в этом деле не последним лицом… По поселку бродили разные слухи: кто говорил, что его посадят, кто — что откупится, вон, дескать, денег у него сколько! — кивали злобные и завистливые на опустевший особняк с башенкой… Ни детского смеха, ни людских голосов не слыхать в нем было. Дом опустел.

И все-таки Мамука приехал! Приехал, чтобы с ней попрощаться. Он прибыл на электричке один — совсем как взрослый… Видно, домашним было не до него.

— Здравствуй! — сказал он, потупясь и топчась у калитки. — Вот, приехал. Я слышал ты уезжаешь в город… Слон сказал. Мы с ним иногда перезваниваемся. Вернее, он мне звонит — сюда-то позвонить некуда. Не в сторожку же…

— Привет! — шагнула навстречу Сеня и широко распахнула калитку. Проходи… Ой, как я рада, Мамука, уж думала больше тебя не увижу.

— Ну что ты! Правда, отец говорит… мы уезжаем. Совсем. Это ещё не решено, но…

— Ты погоди — ещё все сто раз переменится. Может, вы никуда не поедете. А если и так — можно же переписываться! Ты мне напишешь?

— Я?

Мамука порозовел. Он не думал, что она так встретит его… по-доброму. Ведь, что ни говори, а темная тень отца ложилась на всю семью…

— Ну, конечно! Ты мне свой адрес оставишь?

— И адрес, и телефон.

Сеня быстро сбегала в дом и принесла лист бумаги, на котором старательно написала свой полный московский адрес и номер домашнего телефона.

— Вот, держи! И… ты не волнуйся, Мамука. Все будет хорошо. Обязательно! Только не забывай обо всем… ну, о ручье, о том, как мы бежали, как притащили клад… Вернее, не мы притащили, а Проша. Как он…

— Проша? — Мамука сморщил лоб, как будто силясь что-то припомнить. Это кто? Друг твоего брата?

— Нет, Проша — он… — Сеня осеклась.

Она хотела сказать, что он домовой, но неожиданная догадка вдруг осенила её. Мамука забыл все, что было связано с Прошей, забыл и его самого… Все это попросту стерлось из его памяти, потому что… так хотел домовой. Проша открылся только ей — ей одной — и ни с кем больше не хотел разделять их тайну.

— Проша… да нет, я ошиблась. Я хотела сказать «Слоша»! Это я так Слона теперь называю. По-своему. Ну как тебе кликуха? Нравится?

— Слоша? Здорово! Классная кличка. Такой уж точно ни у кого нету — ни с кем не спутаешь. А то у меня в Москве аж два знакомых Слона! Слушай… а ты меня тоже как-нибудь назови… ну, по-своему.

— Тебя? — Мися задумалась. — О, придумала! Хочешь, я тебя буду звать Кум? Ну, Мамука — Мук — это Кум наоборот… И потом… она вдруг задумалась, но о новой догадке своей ему не сказала.

Кум и кума — это как бы духовные родители ребеночка, над которым совершают обряд крещения… Или взрослого человека — это неважно. Они оба после этого считаются близкими родственниками. А они с Мамукой… ведь они как бы окрестили Прошу — Сеня возложила на него крест и окропила слезами. Правда Мамука случайно выбил из лап домового крест… но это ничего. Он окрепнет. И руки его, и душа… И если получится, она ему в этом поможет.

— Кум? Здорово! Пускай я буду Кум! Но это только между нами, хорошо? Это будет только наша с тобой междусобойная кличка.

— Междусобойная! Как ты это придумал, просто обалдеть… Если хочешь, можешь звать меня Кумой!

— Идет! Ну, Сень, пора мне. Я ведь только на минутку заехал, чтоб попрощаться. У нас теперь постоянного адреса нет — мы квартиру снимаем… верней, не одну, а разные — то и дело переезжаем с места на место. Ох, как надоело… А! — он махнул рукой. — Ну все, я поехал.

Он оседлал свой велосипед.

— Я тебе позвоню-ю-ю-ю… — крик затихал в отдалении, потому что он уже мчался, крутя педали, и вскоре пропал за поворотом.

— Мосина, пора! — шепнул ей на ходу дед, тащивший в машину узел с постельным бельем. — Через пять минут отправляемся…

Все, прощай лето!

Сеня едва удержалась, чтоб не заплакать. В последний раз обежала сад, заглянула в сарай — пленка по-прежнему лежала на месте. Сеня засунула под неё руку и вытащила воланчик. Он так и пролежал здесь преспокойненько с того самого дня, как она его спрятала. Какая она была тогда… противная. Нет, не противная, глупая просто! — рассмеялась Сеня, немножко повеселела и сунула воланчик в карман. Она сохранит его на память об этом лете. Об этих местах, которые помогли ей здорово повзрослеть!