Сергей Залыгин - Однофамильцы

Бахметьеву К. Н. очень не хотелось терять восторженное взаимопонимание со своим однофамильцем, тем более что Бахметьев П. И. почти согласился провести над ним анабиозный опыт. - Мнение народа, - сказал Бахметьев К. Н., - оно самое разное, а чтобы оно было единым, необходимо подвергнуть меня анабиозу! Я - честное слово! - передам народу ощущения этого факта. Народу всегда нужны факты! И - свидетели!

- Шприцов разового пользования нет.

- Можно неразового. Что у вас тут, в такой дали от Земли, - СПИД, что ли, гуляет? Среди кого ему здесь гулять-то?

- Неразовых шприцов тоже нету...

- Попробуйте просто так... без шприцов... чисто психологически. Психологически уже пробовал. Было! И с летучими мышами пробовал, и с усоногими раками - не получалось! - А со мной - честное слово - получится! Вы же и представить себе не можете, как я вам, дорогой Порфирий Иванович, доверяю! Усоногие так доверять, честное слово, не могут! Бахметьев П. И. задумался небесной задумчивостью, еще больше улыбнулся губами вниз, приблизился к Бахметьеву лицом к лицу, закрыл голубые и взрослые глаза, и по-детски залепетал:

- Бах-бах-бах! Меть-меть-меть! Ев-ев-ев-ев-ев-ев-ев! Итого - Бахметьев! Бахметьев К. Н. стал погружаться в анабиоз. Начальную стадию он еще заметил, а дальше - ничего, пустая пустота. Когда же он из анабиоза вышел, первое, что почувствовал, - свободу от времени: совершенно было все равно, сколько времени он провел в анабиозе - три минуты или три года!.. Интересное чувство! Вот бы такое же во времена его пребывания в немецких лагерях для русских военнопленных! Или - в подземной Воркуте... И во многих, многих других местах. Но правда и то, что во всех местах его, погрузившегося в анабиоз, тут же и закопали бы в какую-нибудь братскую траншею, сожгли бы в какой-нибудь преогромной и специальной печке.

- Вы - счастливы? - был первый вопрос Бахметьева П. И. к Бахметьеву К. Н., когда тот даже и не открыл, а только дрогнул глазами.

- Кажется, как никогда! - поспешил заверить Бахметьев К. Н. - Могу свидетельствовать перед народом, что...

- Тогда и я счастлив бесконечно! Тем более что настоящее научное открытие должно быть счастьем не только для открывателя! И что же вы там почувствовали? В анабиозе? - Я-то? Собственные клетки и клеточки я почувствовал. Может, даже и собственные молекулы. С детства я твердо знал, что состою из клеток, что клетки состоят из молекул, но чтобы твердо и натурально это почувствовать нет, не приходилось!

- Все ваши клетки - одинаковы?

- Какое там! Метастазные, это, знаете ли, это такие стервы - объяснить невозможно! Эти твари всякое счастье испортить могут! Всякое научное достижение свести на нет могут.

- А все остальные? Клетки? Неметастазные?

- Да ничего, нормальные. Отношения между ними добрососедские. Вполне.

- Еще наблюдения?

- Безработицы нет. Не склочничают. Дисциплинка - будь здоров! Каждая единица занята своим делом.

- Скажите: не было ощущения, будто вы погружаетесь в одну-единственную клетку? - Как же, как же! В самую маленькую-маленькую!

- Я так и думал, я не сомневался: от свободы в пространстве и времени до свободы в пределах одной-единственной клетки - один шаг.

А вот эти слова профессора несли оттенок совершенно, казалось бы, неуместного и неожиданного пессимизма и тревоги. Смена настроений поразила Бахметьева К. Н. до глубины души. Он, собственно, сию минуту только и понял, что такое глубина души, но как в этой глубине может отзываться столь невероятная смена настроений - не понимал. Была пауза, после паузы Бахметьев К. Н. спросил: Почему это, Порфирий Иванович, туберкулезные клетки вылечиваются анабиозом, а метастазным - тем анабиоз до лампочки?! - Это потому, Константин Николаевич, что универсальных лекарств нет. Их не может быть. Кроме одного.

- Одно все-таки есть? Одно все-таки имеется?!

- Собственное здоровье!

Вот так неожиданно тема анабиоза оказалась исчерпанной. Рухнула надежда, Бахметьев К. Н. и не заметил, когда она рухнула. А если так, тут же вскоре явилась тема неисчерпаемая - политическая. Ведь она, политика, не мыслит, будто можно обойтись без нее. - Скажите, в России сталинисты все еще есть? Ходят по улицам? - спросил Бахметьев П. И. - Ихние руки-ноги целы.

- Неужели вы лицом к лицу с ними встречаетесь и не узнаете - сталинист?! Разве что на митинге. - Не может быть! - У нас в России только то и есть, чего не может быть... А вы бы у своих узнали. Что у вас - своих сталинистов нет? Настоящих, ленинских призывов? Или тех, кто непосредственно от сталинских забот к вам явились?

- Есть-есть! Только они молчат! Как мертвые!

- Не понимаю! Мертвым-то почему молчать? Живые ведь на них только и надеются?! - И я не понимаю. И беспокоюсь: предположим, анабиоз находит применение в России, а его тут же объявляют морганизмом? Как в тысяча девятьсот сорок, кажется, восьмом году: идейный разгром генной теории открыл путь мичуринской биологии? Ну а теперь идейный разгром анабиоза откроет новый путь в космос? Еще во что-нибудь?

- Трудности действительно есть. И действительно будут: покуда человек находится в анабиозе - у него квартиру приватизируют, холодильник и телевизор сопрут, вклад в банке потеряют. А то - с неподвижного штаны снимут. Человек из анабиоза выходит - и что же? Гол как сокол.

- Неужели в России все еще воруют?

- Случается... - А если людям объяснить, что они вступают в новую эру?

- Тем более оголят! В надежде, что новая эра оденет-обует. И накормит. Странно... А вот еще что скажите: что такое, по-вашему, интеллигент? Современный?

- Как бы, в самом деле, сказать... Человек, который думает не о том, о чем думать надо, но о том, о чем ему думать хочется. И говорит так же. Ну а поступает, как все. - Опять странно, странно... - По-другому: интеллигент это человек, который считает себя интеллигентом...

- Извините, Константин Николаевич! Позвольте вас погладить, а? Из самых добрых побуждений, а?

- Вдруг? - Не вдруг - на прощанье! Убедиться, что вы все-таки живой.

- Убеждайтесь. Бахметьев П. И. молча стал поглаживать Бахметьева К. Н. по голове, по лицу, по плечам, по рукам. Прикосновения были почти неуловимы, легкий ветерок. Счастья к этому моменту уже не было, увы, но трогательность была, хотелось плакать, и Бахметьев К. Н. едва сдерживался, чтобы не пустить слезу из того и другого глаза.

Бахметьев П. И. сказал:

- Бесконечно удивительный вы человек, Константин Николаевич!

- Это почему же? Бесконечно-то?

- Ну как же! Я пережил всего-навсего одну, тысяча девятьсот пятого года, революцию, но до сих пор мнится: усадьба горит, а вот баррикада через улицу, а вот карательный казачий отряд... У меня, признаться, осталось впечатление, что от революций, от русских особенно, люди меняют кожу. А может быть, и все остальное...