Сергей Залыгин - Предисловие

А - что? Сфантазировать, будто Андрейка и в самом деле депутат Думы, какие после этого откроются творческие перспективы? Огромные!

Нынче примитивизация интеллигенции происходила очень быстро как за счет истории, так и за счет современности.

Интеллигенция все еще могла дать Королевых и Курчатовых, но, появившись, они сбежали бы за дальние рубежи. А Пушкиных или Толстых и ждать было нечего - не будет! Интеллигенция в целом, как сословие, молодежи ни в чем помочь не могла. Ни в чем убедить, ни в чем разубедить. В чем и как убеждать-разубеждать, если она и сама-то не знала, есть она или нет ее? Это была странная, безликая масса, пестрая, разнотравная.

Ну вот, когда возделанный участок забрасывается - на нем ничего больше не сеют, его не пашут или пашут кое-как, - какой только травой он не зарастает: и чертополох, и пырей ползучий, и культурная травка где-то проклюнется, и лебеда, и полынь с лопухом. И ни одна трава, ни один стебель даже и не поинтересуются, кто он такой, как называется.

Еще Ленин искалечил (конечно, не он один) не только интеллигенцию, но и сам интеллект; ему ничего не стоило отдать приказ о расстреле сотен, а то и больше людей. Его интеллект уперся в одну точку - и баста. И все это ради самых высоких и благородных целей. А тогда - что же оставалось от высоты и благородства? Тогда - при чем здесь интеллект?

Эта мешанина первобытности с современностью тоже была нынче интеллигенцией. Сам факт столь легкого разделения Н. Н. на Н. Н. и М. М. подтверждал, что оба они пребывают в порядочной мешанине, барахтаются в ней при полном отсутствии способности прогнозировать не только вперед, в будущее, но и назад, в прошлое. Вот только непонятно: если так, тогда почему же их все-таки соблазнил замысел "Граждан"? Казалось бы, они от него сломя голову должны были бежать.

Впрочем, иногда, проснувшись утром, они вполне синхронно думали о самих себе: "Вот болваны-то! Надо же!"

В то же время они были убеждены, что не одни они нынче такие, нынче таких много-много, они типичны нынче, а типизм - он к чему-то обязывает. К самовыражению обязывает.

Примитивизируясь, интеллигенция потеряла интерес к собственным тусовкам, но приобрела склонность к деятельности других сословий - во власть она, пожалуй, и пошла бы, но не получалось: должно быть, ленинизм заставлял задумываться, задумываясь, сомневаться, - и ближе оказывалось предпринимательство, в частности "челночество".

"Челнок" - это сословие, это человек, в конце концов, очень мирный, со всем на свете смирившийся, хотя и озлобленный - озлобленный теми, кому он вынужден давать, давать и давать взятки: таможенникам, шоферам, кондукторам, швейцарам при табличках "вход", "выход", кассирам, уборщицам туалетов, служащим самых разных учреждений.

"Челнок" чувствует себя человеком на ярмарке, где он торгует польскими и греческими шмотками, а нередко и московскими напитками, - здесь уже не он просит, здесь его просят уступить.

"Челнок" - это человек, лишенный жизненного ритма: он не знает, когда и где ему придется завтра ночевать, когда обедать, когда и где ужинать. Согнувшись под тюками закупленного товара, он бегом-бегом от одного таможенного окошечка к другому, и еще следит, как бы к нему не привязался рэкетир, как бы его не обворовали, не ограбили. Он все время озабочен. Он знает современные нравы лучше любого мента или гаишника. Он и наяву и во сне считает: за сколько купил, за сколько продаст, что выручит, на чем проиграет, на чем выиграет. Конечно, он не прочь выпить, сыграть в картишки, затеять романчик, но все это для него риск, он все время помнит, что ему можно, а чего нельзя.

Опыт мировой торговли ему ни о чем не говорит, только опыт сегодняшний; "челнок" - явление переменное, условно-реформенное, не числящееся ни в одном учебнике по торговле, экономике или социологии, хотя его обороты - миллионы, миллиарды, триллионы рублей (считая, конечно, для всего сословия).

Для него нет академий, нет министров, нет и нормальной семьи.

Его мечта - возвыситься до владельца стационарного магазина на какой-нибудь ярмарке, чтобы в его распоряжении были один-два постоянных продавца, чтобы он покупал товар у "челноков" оптом, а сбывал в розницу.

Это желание постоянства присуще всей стране, но в "челноках" оно сидит особенно крепко (пополам с боязнью: не было бы хуже).

Их миллионы - "челноков", но сколько именно - никто не знает. И вряд ли когда-нибудь узнает.

Еще народилось новое сословие, из которого Н. Н. и М. М. хотели взять действующее лицо своего романа, - это убийцы. Сословие незнакомое, но очевидное.

Не столь уж многочисленное, но и не маленькое.

Убийцы, непосредственные исполнители, - это только самая верхушечка; а дальше следуют заказчики, обслуживающий и прочий персонал: служба разведки и информации, транспорт, хозяева конспиративных квартир - всех не перечислишь.

А если туда же отнести связь с государственными чиновниками, с правоохранительными органами? Если ни одно громкое убийство не было раскрыто, если по таким делам не было судов - сколько же к этому делу должно быть причастно служивых людей?

Да, Н. Н. и М. М. плохо знали этот мир, вроде бы совсем не знали, но почему-то представляли его ясно: два-три убийства - а потом дело становится профессией ничуть, скажем, не более, а даже менее опасной, чем служба в ОМОНе или добыча угля в глубоких, отработавших свой век шахтах.

Два, три, пять, десять убийств - и это становится мастерством, таким же, к примеру, как мастерство слесаря или токаря высшего разряда. И примерно такая же профессиональная гордость: я умелец!

Наши авторы почему-то легко представляли себе семейно-бытовые картинки из жизни этого клана.

Предположим, вечер удачного дня. Семейное чаепитие. Хороший торт, вообще стол хороший, праздничный.

Сам хозяин - смуглый, ловко сложенный, быстрый и уверенный в движениях, лет тридцати пяти - сорока. Такие мужчины нравятся женщинам.

Белокурая хозяйка чуть моложе, да еще и молодящаяся, аккуратная. Строгая мать. Такие женщины нравятся мужчинам.

Две девочки: старшая - в отца, младшая - в мать.

Одной лет пятнадцать, другой одиннадцать - двенадцать. Одеты предусмотрительно, вот сейчас встанут из-за стола, побегут на танцульки переодеваться не надо: джинсы американские, белые с разноцветными полосками кофточки, вполне современные прически.

Впрочем, Н. Н. и М. М. когда будут их писать, им и в одежде, и в прическах еще придется разобраться: что очень модно, что не очень, что совершенно новенькое, что не совершенно...

Знают ли девочки, чем занимается их отец?

Они знают, что папуся работает на очень ответственной государственной работе, - и этого с них вполне достаточно. Они даже горды и самоуверенны.