Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге

Известно, что Великий Государь имел многократные свидания с королями польским и датским. Однажды и кажется, по одержании уже Полтавской победы, были они вместе, забавлялись после обеда разными веселостями и разговорами; и когда между прочим зашла речь о храбрости и беспрекословном повиновении солдат, то Король датский сказал: «Должно неоспоримо дать преимущество его датским солдатам, яко сшарым и к дисциплине издавна привыкшим».

Король Польский напротив отдавал преимущество Саксонским своим войскам, приводя из Истории некоторые примеры отличной их храбрости. Петр Великий, выслушав оное, обращаясь к последнему, сказал: Я бы советовал тебе молчать с твоими Саксонцами; я их знаю совершенно, они не много лучше трусов Поляков; а ваши (оборотясь к датскому королю) солдаты, сколь они ни стары, но против моих и новых никуда не годятся. Но когда они усиливались оспаривать Монарха в преимуществе солдат своих: «Хорошо, – сказал потом Государь, – сделаем теперь пробу тому; призовите сюда по одному из своих солдат, кто из них храбрейший и вернейший, по мнению вашему, и велите им броситься из окошка, покажут ли они к повелениям вашим беспрекословную готовность; а я в своих уверен, ежели б хотел только из тщеславия обесчестить себя пожертвованием одного из них, то каждый бы беспрекословно исполнил оное; да и настоял, чтоб опыт сей был сделан. Начато сие было с Датского, призван был один из неустрашимейших и преданнейших по мнению их гренадер. Король повелевает броситься изь окна (надобно знать, что сие происходило в третьем этаже); гренадер падает пред Королем на колени, просит о помиловании; но Король кажется не внемлющим, повторяет приказ свой; гренадер проливает слезы и просит по крайней мере сказать вину его, и дать время на покаяние. Герой наш рассмеялся и говорит королю: «Полно, брат, дай ему время на покаяние» – и выслал его вон; – «А с твоими Саксонцами, – обращаясь к Польскому королю, сказал он, – и пробы таковой делать не надобно, опыт сей только осрамил бы тебя». Наконец призывает к себе монарх своего офицера, велит ему ввести какого-нибудь из своих гренадеров; вводят его, и Государь с холодным духом велит ему броситься из окна. Гренадер ударя рукою по шапке своей, идеш к окну, и перекрестяся, поднимает ногу на окошко. – «Остановись! – закричал Монарх, – мне тебя жаль, и поди вон». Гренадер, оборачивается, и отдает честь ударением рукою по шапке и выходит. Монарх спрашивает удивленных королей: каковы им кажутся его солдаты? Признаются они, что сей подлинно неустрашим, и есть слепой исполнитель воли Государя своего; и просят отличить его, наградить офицерским чином. Монарх ответствуеть, что не один он таков, но что и все его солдаты таковы же точно; и по-вашему надобно будет всех мне пережаловать в офицеры. Не хотите ли продолжал монарх, подобно же испытать и других? Изберите из них сами такого, который бы по мнению вашему менее имел духа, и я уверен, что и оный также поступит. Однако же государси сии не захотели пуститься на новую таковую пробу, а настоялй только на пожаловании офицером первого. Великий государь снисходит на их просьбу, призывает его и объявляет ему чин офицерский, короли же пожаловали ему по сто червонных. [168]

Добродетельный впрочем, император римский Марк-Аврелий имел у себя одного сына Коммода и дочь Лицелию, выданную им за Помпеяна. Коммод поведением своим осрамлял родителя и самый род человеческий; а Помнеян додобродетелями и поведением своим делал ему и роду человеческому честь. Император знал их обоих совершенно. Все, ведая добродетели и любовь его к подданным, мнили, что он лишит наследия престола сына, а удостоит оным зятя, но в том однако же обманулись. Он, по нежности своей к сыну, яко к крови своей, пожертвовал благом миллионов подданных. Но нежность Героя нашего предпочла благо подданных благу единородного сына своего Царевича Алексея Петровичл. Он, не видя в нем ни свойств царских, ни желания себя исправить, лишил его наследия престола. Я, говорил отец сей отечества, лучше отдам престол достойному чужому, нежели недостойному сыну своему. Следовательно насколько сей отец подданных своих должен был обрадоваться, когда родился у него другой сын и наследник, которого образовать сердце хотел принять он на себя самого. Мы описали уже в Деяниях его сию радость, причиненную ему рождением Царевича Петра; а здесь присовокупим еще следующее того же доказательство. Коль скоро разрешилась монархиня, и дано было имя царевичу; в ту же минуту послал государь генерал-адъютанта своего в крепость к обер-коменданту, дабы он тот же час возвестил народу сию радость пушечными выстрелами. Но так как пред тем строгое дано было от его величества повеление, не впускать в крепость никого после пробития вечерней зари, и в следствие оного каждому часовому отдаваем был сей приказ монарший: то стоявший на часах при входе в крепость из новонабранных солдат, остановил сего генерал-адъютанта, говоря: «Поди прочь! Не велено никого впускать». – «Меня Государь послад за важным делом». «Я того не знаю; а знаю одно, что не велено мне никого впускать; и я застрелю тебя, ежели не отойдешь». – Нечего было делать. Он возвращается к Государю и доносит сие. Нетерпеливый монарх, в сюртуке без всяких отличий идет сам в крепость и говорит тому же часовому; – «Господин часовой! впусти меня. – Не впущу, ответствует солдат. – Я тебя прошу. – Не впущу, повторяет тот. – Я приказываю. – А я не слушаю. – Да знаешь ли ты меня? – Нет. – Я государь твой. – Не знаю, а знаю то одно, что он же запретил никого не впускать. – Да мне нужда есть. – Ничего я слышать не хочу, – Бог даровал мне сына, и я спешу обрадовать народ пушечными выстрелами. – Наследника? – вскричал часовой с восхищением. – Полно, правда ли? – Правда, правда. – А когда так, что за нужда, пусть хоть расстреляют меня завтра! Поди и сегодня же обрадуй народ сею вестью!

Великий государь на минуту заходит к обер-коменданту, объявляет о рождении сына своего, повелевает тотчас возвестить народу радость сию сто одним пушечным выстрелом, поспешает в Собор, приносит усерднейшие благодарения при звоне колокольном, а солдаша жалуешь сержантским чином и десятью рублями. [169]

Петр Великий, имевший нужду облегчать душевные силы свои, истощаемые всегдашними напряжениями и размышлениями, удалялся иногда для сего в свою токарню и занимался трудами рук своих, что было единым его отдохновением. В одно из таковых время, проходя в свою токарню, приказал государь солдату, стоявшему у дверей оной на часах, не впускать к себе никого, во все время пребывания своего в оной. Чрез четверть часа пришел князь Меншиков, и спрося у часового: здесь ли Государ? хотел войти, к нему. Но солдат отвечал: «Государь здесь, но не велел никого к себе пускать». «Меня ты можешь впустить», – сказал Князь. «Не пущу, ответствовал солдат. «Но ведь ты знаешь, кто я». – «Знаю, но не пущу». «Я имею до Государя не терпящую времени нужду». – «Что ты не говори, а я знаю приказанное мне». – Ведаешь ли ты, дерзкий, что я, как подполковник твой, велю тебя тотчас сменить и жестоко наказать». «После часов ты волен поступить со мною как хочешь, но прежде времени сменишь меня не можешь, а и тогда должен я сменяющему меня отдать сей же приказ Государев». – Меншиков в досаде хотел было оттолкнуть часового, войти; но сей, уставя против груди его штык: «Отойди! – закричал грозно, – Или я тебя заколю». Князь принужден был отступить на несколько шагов от яростного устремления солдата. Шум сделавшийся от сего услышав монарх, отворил двери, и увидев солдата в позитуре таковой стоящего спросил: что это такое? Меншиков разжаловался на солдата, что едва было он его не заколол. Монарх спросил у часового о причине такового поступка его. «Вы приказали мне, – ответствует солдат, – не впускать к себе никого, а он хотел было силою войти, оттолкнув меня; и мне не оставалось иного делать, как заколоть его, ежели б он еще усиливаться стал»; при чем рассказал и весь свой разговор с Князем и угрозы его себе.