Анатолий Алексин - Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов)

После одного из звонков дежурная ничего не ответила, что-то записала, а повесив трубку, перестала вязать.

Зина подскочила к белой стойке.

– Вы кто ему будете? – не дождавшись вопроса, спросила дежурная. – Мы артисты… – сказала Зина.

– И он тоже артист?

– Режиссер… и артист. А что случилось? – Этот вопрос Зина не произнесла, а как бы выдохнула.

– Возьмите бирочки и поднимитесь на третий этаж. К главврачу… Пальто и сумочки сдайте в гардероб, – сказала дежурная так ласково, что лоб Зины стал мокрым. Они поднялись на третий этаж. Секретарь главврача, похожая на доцента или профессора, седая, в пенсне, с поспешностью, которую от нее трудно было ожидать, распахнула дверь кабинета. Главврач, невысокий полный мужчина, чем-то напоминавший Ивана Максимовича, сразу поднялся, пододвинул Валентине Степановне и Зине стулья.

Секретарша осталась стоять в дверях, будто хотела услышать, что скажет главврач.

– Мы боремся за его жизнь, – сказал он. – Отказала почка. Потом другая… Мы подключили искусственную. Это может случиться после любой операции. С почечными больными…

Никто ничего не спросил.

– Вы посидите, пожалуйста, у меня, – предложил главврач.

Никто не сел… Все стояли. Зина поеживалась.

– Вам холодно? – спросила секретарша. И закрыла форточку.

– Не волнуйтесь… Там борются за его жизнь! – сказал главврач.

– Уже не борются…

Это сказала Лера. Она стояла в дверях.

Андрей лежал в фойе ТЮЗа.

На стенах, как всегда, висели фотографии. В аквариумах, как всегда, плавали рыбы.

Пришли все… И бутафоры, и гримеры, и даже пожарник.

Андрей был в кедах и свитере. Он уходил таким же, каким пришел в этот театр.

«Никогда и ничего для него больше не будет, – думала Зина. – Никогда и ничего…» Этого, как и того, что у Вселенной нет начала и нет конца, она не могла постигнуть. «Как же теперь… без него?» – звучал у нее в ушах голос молодой артистки.

Началась панихида. Зина не знала, готовил ли ее заранее кто-нибудь. Но первым заговорил Николай Николаевич.

– С чувством глубокой скорби провожаем мы в последний путь Андрея Лагутина… – сказал Патов. – Он недавно пришел к нам в театр, но многие его уже полюбили. Все вместе мы продолжим и завершим работу, которую он начал…

Он взглянул на Зину и замолчал. «Вы не можете продолжить и завершить… Потому что не любили его и того, что он делал», – прочел он в ее глазах. И вздрогнул, будто она произнесла это вслух. И оглянулся, словно хотел проверить: не услышал ли еще кто-нибудь?

Медленно, вопреки своему желанию, но повинуясь какой-то непреодолимой силе, он произнес:

– Слово имеет Зина Балабанова…

– Человек должен быть на своем месте, – сказала Зина. – Каждый человек! Обязательно… Место Андрея было здесь, среди нас. Может показаться, что он успел сделать мало. Но он сделал очень и очень много: он вернул нам всем радость… которую мы уже не отдадим. Ни за что! Он сказал Лере Патовой… которая была рядом с ним: «Если что-нибудь вдруг случится, оставьте меня здесь. Я – детдомовское дитя, у меня нет родных…» Он останется здесь! Мы напишем его имя на афишах и программах спектаклей, которые он репетировал. И лицо его будет здесь, в этом фойе… Чтобы его видели дети, которых он очень любил. И на которых был очень похож…

Когда кончилась панихида, гроб подняли и понесли вниз.

– Осторожней… Осторожней! Здесь лестница, – услышала Зина предупредительный голос Николая Николаевича.

Она тоже хотела нести… Но не могла дотянуться.

– Надень пальто. На улице холодно, – глухо, откуда-то сверху проговорил Костя Чичкун.

Зина вспомнила, что бросила пальто и шапку на стул в зрительном зале. Она побежала туда.

На сцене устанавливали декорации. Галя Бойкова проверяла микрофон: вечером шел музыкальный спектакль.

Зина схватила свои вещи и по лестнице, усыпанной хвоей от венков, помчалась вниз. Из вестибюля, натягивая пальто, она увидела, что все уже садятся в автобусы. Возле театра было много людей, как перед началом спектакля. На полу в вестибюле разместился художник. Он переписывал кистью на большой белый лист слова, которые были наскоро нацарапаны кем-то в блокноте:

«Сегодня спектакль отменяется. Билеты подлежат возврату в недельный срок».

Художник поднял голову и, увидев Зину, пояснил:

– Иван Максимович распорядился. Только что…