Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)

В понедельник, как было назначено, Федор Лапшин явился с докладом к Сталину. Оба уже знали о трагическом инциденте. Когда Лапшин, по сигналу Поскребышева, вошел в кабинет, его хозяин, стоя у письменного стола, читал какую-то бумагу. Плавным манием руки он подозвал Федора к себе. Раздраженно сказал:

- Вот второй раз перечитываю донесение Круглова. Злая судьба словно по наводке беса одним коварным движением нанесла двойной удар. Генерал, герой, без единой царапины выходил из казалось бы безвыходных засад и ловушек. А здесь пустынное шоссе, всего лишь одна встречная машина. И - страшная гибель... И еще эта симпатичная американка...

- Элис, товарищ Сталин, - подсказал Лапшин.

- Помню. Всегда, после ее интервью, с интересом читал ее статьи. У нее было свое, оригинальное вдение мира, событий. Очень жаль!

- Сергей хотел как раз сегодня попросить вашего разрешения, благословения на брак с Элис.

- Выходит, смерть их обручила... Да, странный случай. Единственный свидетель - жена священника местной церкви, случайно вышла из дома на крыльцо, хотела воды набрать из колодца. Издалека увидела столкновение, взрыв. Как назло водитель бензовоза погиб от взрыва.

- Не от взрыва, товарищ Сталин.

- Как не от взрыва?! По-вашему, Круглов, Министр внутренних дел врет?

- Не врет, недоговаривает. От взрыва водитель получил легкие ранения и ожоги. Умер он от пули в затылок. Мой человек был вместе с офицерами ОРУД'а на месте аварии раньше, чем команда Круглова. Однако, кто-то побывал там раньше всех.

Сталин молча заходил вокруг конференц-стола, держа в руках незажженную трубку.

"Сейчас еще я окажусь и виноватым, - настороженно наблюдая за генералиссимусом, подумал Лапшин. - Как сказал бы Сергей - "За мое жито мене ж и побито". Сталин неожиданно остановился прямо напротив Лапшина, в полушаге от него.

- Ваше предположение. Кому мог мешать Сергей? Или Элис?

- У Сергея в свое время была очень трудная встреча с Лаврентием Павловичем. Берия хотел превратить его в своего агента в нашей службе. Говоря это, Лапшин предельно внимательно наблюдал за выражением лица генсека. Но оно оставалось непроницаемым. - В прошлую пятницу, по моим данным, Элис привезли в резиденцию Лаврентия Павловича, захватив прямо на улице.

- Любовные развлечения? - усмехнулся Сталин.

- Никак нет. Серьезный разговор. Запись беседы получу завтра, когда у моего человека в резиденции закончится трехдневное дежурство.

- Отцу Элис... у нее, насколько я помню, только отец, мать давно умерла, так? - сообщили?

- Он уже вылете на своем самолете. Хочет хоронить дочь дома. Хотя, там ведь получилось сплошное месиво.

Сталин еще немного походил, закурил, сел за письменный стол.

- Посмотрите, чтобы похороны Сергея были достойные. И не обнажайте ваших людей.

Когда Лапшин ушел, Сталин вновь заходил по кабинету, быстро, нервически.

- Лаврентий, этот недоносок, политический котверан* затевает со мной закулисные ристалища? Со мной? Я его отмыл от меньшевистского говна, вытащил в Москву, доверил место в Политбюро, а он лезет туда, куда я ему лезть запретил! Ну что же, доиграется он у меня. Для начала надо будет вывести из-под его кураторства МГБ и МВД. Я тебе покажу, менгрельский выродок, как соревноваться со мной во власти...

Похороны Сергея состоялись в пятницу на кладбище бывшего Донского монастыря. В среду отец Элис, оформив с помощью посла США в Москве все необходимые бюрократические формальности, увез в далекий Чикаго закрытый гроб. Теперь такой же закрытый гроб привезли на старинный погост древней славянской столицы. При гробе постоянно находились две женщины, одетые во все черное. Это были Маша и Сильвия, которую Федор Лапшин представил как подругу Элис. Приехало человек пятьдесят, все мужчины. Они держались тремя четко разделенными группами. Одну из них составляли журналисты "Известий" и ТАСС'а, другую - сотрудники внешней разведки госбезопасности и третью офицеры ГРУ. Поначалу Сильвия не обратила на это внимания, но в середине траурной церемонии странный сепаратизм вызвал ее удивление. И через Алешу она спросила, в чем дело. Маша, которая, конечно же, знала сугубо клановую принадлежность людей, пришедших проводить в последний путь коллегу, который работал с ними в разное время, сказала, что они представляют разные редакции Сергея - начиная с газеты "Труд". Подумала при этом: "Хорошо, что Федя Лапшин не привел своих, тогда было бы четыре людских островка". Она ошибалась. Они тоже пришли, но, чтобы не светиться - по команде Лапшина выступали в роли служителей ритуальных услуг. Печальным церемониймейстером был заместитель главного редактора "Известий", отлично знавший Сергея. Активно помогал ему руководитель группы политических обозревателей ТАСС. Надгробные речи были короткими, паузы между ними тягостными. Почти все понимали, что и в опубликованных некрологах, и в этих дежурных выступлениях не договаривается то главное, чем и ради чего жил тот замечательный человек, имя которого было окутано легендарной тайной, а сам он закрыт от любопытных взглядов, даже отправляясь в свой последний путь. И не у одного из собравшихся в тот день на Донском кладбище появлялась мысль: "Не удивлюсь, если под этой цинковой крышкой лежит вовсе не Сергей, а сам он уже выполняет новое, свое самое секретное задание".

Поминки были назначены в "Балчуге", туда уже уехал первый автобус. Ждали второго. Лапшин увидел большой черный лимузин, который подъехал с опозданием. Из него выскочил Автандил, за ним три офицера с темно-синим кантом вынесли большой венок и быстро поднесли его к свежей могиле. На широкой красной ленте золотыми буквами было выведено: "Отважному борцу за социализм. Л.П.Берия".

Алеша, стоявший рядом с Федором, тихо с сказал:

- Здрово! От члена ПБ. А дядя Никита?

Лапшин хотел было что-то сказать, но только махнул в сердцах рукой. "Не было бы здесь Маши и Сильвии, да не будь это кладбище, я бы поведал тебе, мальчик, открытым текстом и о Никите, и о Лаврентии..."

Подошел второй автобус - и ввремя. Повалил крупными хлопьями снег. И вскоре и сама могила, и букеты, и венки были покрыты густым слоем леденящего душу серебра.

НИКИТА

Он приехал в Москву в декабре и сбился с ног, завершая подготовку города к семидесятилетию вождя. Еще бы, всем датам дата, можно сказать всеэпохально-вселенская. А он, Хрущев, не только первый секретарь МК и МГК, он еще и секретарь ЦК. Этот грандиозный юбилей явится проверкой его на зрелость. И исход этой проверки будет либо героическим, либо трагическим. Третьего не дано. Столица, да еще такая, как Москва - лицо государства. И за нее, и все, что происходит в ней, в ответе он. Взять хотя бы идеологию. После смерти Жданова этот скандально-хлопотный воз тянут коренной Маленков и пристяжные Суслов и Поспелов. Во всесоюзном масштабе. Однако, случись какой-нибудь прокол в Москве - и тут же держи ответ Никита. Одна наглядная агитация - все эти лозунги, плакаты, портреты - может свести с ума. Их же тысячи по городу, в каждом втором - дефект, шероховатость, недоработка. А репертуар кино, театров, концертов! А программы радио и начинающегося телевидения! А печать - газеты, журналы, многотиражки! А книги, альбомы, альманахи! Кремлевский юбиляр делает вид, что ему докучает, досаждает, претит вся эта верноподданническая, льстивая, угодническая шумиха. Но Никита знает, что все будет прочтено, увидено, оценено и расценено. Агитпроп чуть не под лупой изучает макеты и чистые листы всех изданий, верстку всех сборников и монографий, выискивает крамолу даже в подписях к фотографиям, репродукциям картин и рисункам. Но когда редактор "Октября" Панферов подготовил к печати свою статью, которую на Старой площади зарубили, то претензии предъявили к нему, Хрущеву: "Явно упрощенчески-вульгаризаторское изображение этапов жизни Сталина чуть было не протащили на страницы ведущего столичного журнала!" А в юбилейном номере журнала "Знамя" едва не проскочило рядом с именем генералиссимуса упоминание об опальном маршале Георгии Жукове. И опять ему, Никите, звонок: "Коммунисты столичного журнала явно страдают политической близорукостью!" Намёки, претензии, замечания...