З Вендров - Наша улица (сборник)

Тетя последовала за ним.

Мы остались на местах, но никто уже не ел. Появление незваного гостя отбило у всех аппетит.

- Добрый день, господин урядник! - и тетя поклонилась, улыбаясь своей бледной улыбкой. - Пожалуйте в дом освежиться чем-нибудь с дороги, Кирилл Петрович!

- Нет, Нафтолиха. Некогда. Только на минутку остановился: напою лошадь и поеду дальше. Делов хватает...

Урядник слез с брички и кнутовищем начал сбивать пыль с голенищ.

- Пусть господин урядник не беспокоится. Я пошлю своего мальчика напоить лошадь. Может, сенца ей подбросить свеженького? А вы пока закусите.

- Милости просим, Кирилл Петрович. Стопочку водки, а то и вишневка найдется, собственная... И чего-нибудь закусить... Ведь сегодня у нас суббота. Не побрезгуйте, Кирилл Петрович, - поддержал дядя свою жену.

- Ну ладно, зайду на минутку, - не заставил себя долго упрашивать урядник.

Минутка эта длилась, конечно, полчаса. Урядник выпил водки, не оставил без внимания и вишневку, закусывал селедкой, студнем со свежей халой и тушеным мясом с морковью. На столе остывала недоеденная каша с фасолью.

Ни у кого не хватало смелости продолжать обед, в то время как начальство только закусывает.

- Кто этот паренек? - из вежливости спросил урядник, целясь в меня вилкой с маринованным грибом на кончике - Кажется, не из твоих потомков, Нафтолиха. Что-то я его у тебя раньше не примечал.

- Вот этот мальчонка? - попыталась тетя уменьшить меня в глазах урядника. - Мой племянник... Сынишка покойной сестры, мир праху ее... Несчастный сирота... От мачехи терпит, бедняжка...

Урядник проглотил скользкий гриб, не разжевав его, и громко рыгнул.

- Та-а-ак-с... Давно он у тебя?

- Да вчера вечером пришел. Завтра рано утром мы его, с божьей помощью, отвезем домой, - не моргнув, отчеканила тетя.

Урядник вытер свои густые усы сначала ладонью, потом тыльной стороной руки, встал, подтянул поясом живот и сказал:

- Вот что, Нафтолиха, слушай и ты, Нафтоля. Ваш племянник не имеет права жить в деревне ни одного часа.

Это вам известно. Закон, ничего не поделаешь. По закону я должен немедленно составить протокол и по этапу отправить его по месту прописки. Случись такое у других, я бы так и поступил, по закону. Но тебя, Нафтолиха, я уважаю. Ты правильная женщина. Так что пусть сегодня же его здесь не будет. Поняли? Ну, а теперь поедем дальше.

Дела... Спасибо, Нафтолиха, за угощение. Хороша у тебя вишневка... Это, я понимаю, настойка... Ну, бывайте...

Помните, что я вам сказал. Если я на обратном пути застану вашего племяша здесь, мне придется действовать по закону. Будьте здоровеньки...

- Сунь собаке что-нибудь в лапу, - шепнул дядя жене.

- В субботу... [Религиозные евреи в субботу не прикасаются к металлической монете.] - не могла решиться тетя.

- Бумажный, - нашел дядя выход

Тетя Либа порылась в одном из ящиков комода и вышла во двор. В открытое окно мы видели, что она прощается с урядником за руку, как с доктором, когда ему платят за визит.

- Мне бы это нипочем, Нафтолиха, - заверил урядник тетю, зажав бумажку в руке. - Но ты ведь знаешь нашего станового пристава. Если он случайно проедет здесь и застанет у тебя мальчонку, всем солоно придется. Не столько мне, сколько тебе. Он можег затеять целое дело, из деревни вас вышлет. Законник, другого такого не сыщешь! Так что не забудь поскорее отправить парня домой. До свиданьица!

Урядник уселся в бричку, натянул ременные вожжи.

- Пшел, пшел, Воронок!

- Все твои фантазии! - встретил дядя жену. - Я тебе говорил, что незачем здесь парню целыми днями гонять по полям, что надо отправить его домой.

Но тетя и на этот раз осталась мне верна.

- Не беда, - ответила она дяде. - Заткнули свинье глотку целковым, теперь мальчик может остаться здесь до Нового года.

- Что-о-о?..

Хотя тетя пользовалась у дяди непререкаемым авторитетом, все же после такого "что" она не посмела больше задерживать меня.

"Напрасно вы из-за меня вступаете в споры, - между тем думал я, - еще несколько дней - и мы с Васькой будем далеко-далеко отсюда".

Вышло, однако, не так. В тот же день дядя, еще не успев закончить заунывную вечернюю молитву, отрывисто скомандовал:

- Левик, запрягай лошадей, и пусть мальчика соберут в дорогу.

И не успели дядины пальцы обсохнуть от яблочного кваса, в который он их ок"нул во время молитвы, как меня усадили в бричку и поспешно отвезли домой - к отцу, к пигалице, к ненавистной школе, ко всему тому, от чего я пытался удрать в страну чудес.

Мне даже не удалось попрощаться с Васькой.

Мое путешествие вокруг света закончилось на первом же привале - в Бранчице.

1938

ЮНЫЕ ГОДЫ

КЛУБ И КРУЖОК

1

Комната в Монастырском переулке, которую снимал бывший студент Карпинский, - большая, широкая, с низким потолком и с тремя маленькими оконцами, выходившими в запущенный, заросший сорняками сад, - служила чем-то вроде заезжего дома, открытого для всех. Всякий мог приходить туда когда угодно и делать что угодно.

Молодежь называла эту комнату "клубом Карпинского". В клубе вечно вертелись великовозрастные гимназисты, экстерны, семинаристы - огромные неуклюжие парни с прыщеватыми лицами, всегда готовые поесть;

барышни, пользовавшиеся в городе славой свободомыслящих, и скромные, всегда серьезные девушки, без устали толковавшие о прогрессе и регрессе... Иногда темным вечером тайком заходил ешиботник, один из тех, что рвались на широкую дорогу просвещения, забивался в угол и молча набирался мудрости или же брал какую-нибудь книгу у Карпинского и так же тихо, как пришел, ускользал из комнаты.

В клубе Карпинского все чувствовали себя как дома.

Каждый мог отломить кусок хлеба от лежавшего на столе большого каравая, отрезать перочинным ножиком ломтик сухой колбасы, висевшей на гвоздике у окна, налить себе чаю из позеленевшего самовара, который хозяйская служанка Авдотья го и дело доливала. Пачка табаку Карпинского и его книжечка мятой папиросной бумаги все время переходили из рук в руки. Даже девушки скручивали цигарки и закуривали.

Разговор не умолкал ни на минуту. Слова и мысли падали, как мокрый осенний снег: падает и сразу тает, оставляя после себя лишь жидкое болотце. Говорили обо всем и ни о чем: о всесторонне развитой личности и движущей силе истории, о статье в последнем номере какогонибудь журнала и о романах Золя, о правительственном кривисе во Франции и о забастовке кожевников в Минске, о любви и дружбе, о культуре и о том, кто за кем ухаживает. Разговор, начатый одними, перебрасывался к другим и заканчивался третьими в то время, когда те, кто затеял разговор, уже давно ушли.

Дым столбом, пепел и окурки на полу, на подоконниках и в грязных блюдцах, липкие стаканы и крошки хлеба на вечно мокрой клеенке - вот и все, что оставалось от этих тянувшихся часами разговоров.