Е Жаринов - Магистр Жак де Моле

Кроме того за долгую и бурную историю ордена к началу XIV века появилось много и старых его членов, изгнанных за дурное поведение. Эти люди ничего не теряли, удовлетворяя свое мщение. Появилось также много отступников, изгнание которых было вопросом времени, и которые, если их схватили, заслуживали бы тюрьмы. Наплодилось также немало и развратников, всегда готовых, по первому предложению королевских законников, дать свидетельские показания, какие угодно и о чем угодно.

Храм разрушал себя сам, расплачиваясь таким образом и за свою гордыню и за свою слишком уж активную жизнь у всех на виду. Белый плащ Тамплиеров оказался слишком запятнанным коричневой грязью.

А по пятам ордена все последние годы шел королевский легат Гийом де Ногаре. Он собирал на всякий случай показания ненадежных людишек. Однако жемчужиной его "коллекции" были признания Эскена де Флойрана. С них и начали свой рост бесчисленные тома будущих обвинений.

По законам тогдашнего судопроизводства, ни о какой презумпции невиновности и речи не могло быть. Раз Адам и Ева совершили некогда первородный грех, то печать его неизбежно ложилась на каждого, а, следовательно, любой из смертных был виновен уже с самого рождения и поэтому признавать его первоначальную невиновность, как это делали проклятые римские язычники, не имело никакого смысла.

По мнению одного из идеологов инквизиции, Парамо, первым инквизитором был Бог, а образцом инквизиторского судопроизводства можно считать осуждение Адама и Евы.

Приведем лишь небольшой отрывок из "Молота ведьм", книжицы, написанной двумя учеными монахами, Яковом Шпенгером и Генрихом Инститорисом. Упомянутые монахи в сотрудничестве с демонологами Нидером и де Лепином выработали систему правил, при помощи которых инквизиторы могли обнаруживать виновных. По мнению историков, это была одна из самых гибельных книг, которые когда либо знавала всемирная история. Она стала катехизисом инквизиции, и с тех пор смертоносные костры запылали по всей Европе. В течение двух слишним столетий на эти костры было возведено около девяти миллионов человек.

Итак, что же писали монахи Яков и Генрих по поводу презумпции невиновности:

ОБЪЯСНЕНИЕ, ПОЧЕМУ БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ НЕ СОТВОРИЛ БЕЗГРЕШНУЮ ПРИРОДУ СОЗДАНИЙ.

"Если бы было возможно одарить природу человека безгрешием, что, однако, не исключено, то Вселенная не была бы совершенной. А совершенство её заключается в том, что все возможные блага созданий даны им.

Создав человека, Бог оставил его в руке его совета и дал ему свободную волю. Ему свойственно по желанию приступить к работе и оставить её, бояться падения или не бояться. Так как иметь возможность грешить - значит иметь возможность по своему желанию отдаляться от Бога, то поэтому ни человек, ни ангел не могут приобрести по своей природе совершенство безгрешности. Бог не мог этого им дать вместе со свободой воли. Свободу воли и безгрешность по своей природе столь же трудно совместить человеку в его несовершенстве, как указать что-нибудь, что было бы и мертво, и живо в одно и то же время".

Считалось, что истязание плоти помогает освободиться душе от власти дьявола. Пытки были официально признаны в 1252 году папой Иннокентием III. Они воспринимались юристами того времени как особое искусство, не лишенное изящества и требующее знаний в области психологии и богатой интуиции у того, кто пытался добиться истины, поджаривая человека на медленном огне, или выворачивая ему суставы на дыбе. Вся процедура была рассчитана до мелочей и имела целью сломить сопротивление даже очень сильного человека, обладающего крепким здоровьем и железной волей. В идеале палачи должны были добиться признания в ереси даже у самого святого Антония, не говоря уже о простом смертном.

Так, по началу подозреваемому лишь показывали орудий пыток, детально знакомя его при этом с том или иным нехитрым устройством. Уже одно подобное знакомство вносило в душу осужденного огромное смятение.

Если первая превентивная мера не помогала, то перед подозреваемым открывалась перспектива пройти все этапы этого дьявольского представления, в котором главным действующим лицом был, конечно, сам истязаемый. Палачи почти всегда относились к нему с особым почтением, как хороший скульптор, который был обязан подготовить и полюбить тот материал, из которого ему предстояло высечь или вылепить портрет, бюст или человеческую фигуру в полный рост.

Эскен оказался настолько слаб, а вина его была столь очевидна, что он возопил о пощаде и признался во всех грехах как свершенных, так и воображаемых, лишь увидев дыбу. Отметим, что это нехитрое приспособление с воротом, прикрепленным к потолку, и веревкой не считалось гвоздем программы, которую всегда готовы были продемонстрировать в полной мере славные мастера цеха палачей.

От испуга Эскен вдруг впал в транс и с трудом уже мог различать, где кончается реальность, а где начинается то состояние священного бреда, в который, по замыслу инквизиторов, и должен был впасть каждый, кто в той или иной мере, в зависимости от силы духа, имел случай познакомиться с их бессмертным искусством.

В этот бред испытуемый чаще всего впадал уже в тот момент, когда он оставался наедине с собой в камере. Часы, проведенные после пытки или после обычного предварительного устрашения, считались, может быть, самыми важными. Непосредственно ни боли, ни страха уже не было, но их неизгладимый след начинал производить в душе самую важную работу. Священный страх перед болью или физическое ощущение таковой в подобные часы словно давал душе особую возможность увидеть происшедшее в ином, неземном, мистическом свете.

И тогда наступал час писцов. Они записывали все бредовые и невероятные показания. Такие признания не стал бы рассматривать ни один даже самый предвзятый современный суд. Но дело в том, что инквизиция, которая самого Бога считала своим почетным судьей, не имела дело с земными проблемами. Эти откровения на уровне видений и считались истиной. И чем необычнее, с точки зрения здравого смысла, чем таинственнее и парадоксальнее были подобные признания, тем большее удовлетворение испытывал и палач, и сам инквизитор.

Оставшись наедине с самим собой, Эскен вдруг почувствовал некое чужеродное присутствие. В бреду он решил, что это сам дьявол проник сквозь толстые тюремные стены. Эскен уже ясно видел, как душа его пылает в адском огне. Он бросился на колени и стал молиться.

- Исповедуйся, исповедуйся, сын мой, - произнес вдруг мрачный голос, который донесся из противоположного угла камеры. - Милость Господа нашего не знает границ.

Эскен замолчал на полуслове, чувствуя, как холодный пот покрыл все его тело. Он медленно обернулся в ту сторону, откуда донесся этот замогильный голос. Там ничего нельзя было различить кроме густого непроницаемого мрака. Священный бред как естественное последствие общения со святой инквизицией набирал силу. Сейчас из темного угла должен был явиться сам сатана и унести душу Эскена в ад.