Ирина Безладнова - Такая женщина

Почти сразу с прежней молодой легкостью Кира забеременела, и первой, еще не обдуманной, а значит, самой правильной была мысль родить: кто знает, в ее годы это могла оказаться последняя беременность. В молодости Кира беременела легко, как кошка, и Маша, с которой Кира, бывало, делилась своими секретами, реагировала на эту ее способность так:

- Другие женщины уж как хотят, а не могут, а тебе это надо, как, к примеру, мне рояль, так нет - только тряхни над тобой штанами, и готово!

Что правда, то правда: для Киры никогда не было потребностью иметь ребенка, и Натку она оставила только в тайной надежде остепенить Вадима. Мысль о ребенке преследовала ее, и почему-то она была уверена, что это мальчик... Как встарь, она поделилась с Машей, которая после смерти матери официально прекратила свои обязанности домработницы, но иногда наведывалась к ней и Натке, чтобы "дать настоящую уборку".

- Поздновато... - выслушав ее, сказала Маша. - Сама не потянешь, а с меня теперь толку, что с козла молока. Такая старая делаюсь, что плюнуть хочется.

- Вам еще и семидесяти нет, - засмеялась Кира. - Какие ваши годы!

- Да уж ладно, не обо мне речь... Ты вон с виду, почитай, еще лучше, чем была, а только все одно - поздновато. У него взрослый сын, у тебя дочь-невеста, а тут нб тебе! Нет, ненормально это. Тебе бы Натку от него родить - была бы сейчас ровесница Сережиному сыну, - неожиданно заключила она.

Сережа тоже не проявил энтузиазма по этому вопросу; ей даже показалось, что он испугался...

- Ребенок? - Он с сомнением покачал головой. - Не знаю: уж очень смутные времена настают... смута. Но если ты хочешь, конечно...

Их маленький сын так и не увидел смутные времена, но все равно, хоть и без сына, у нее появилась семья: Кира поняла это по тому нетерпеливому чувству, с которым теперь возвращалась домой.

Вечерами Сережа частенько сопровождал ее на концерты, садился в зал и смотрел все до последнего номера, а по дороге домой уверял, глядя на Киру восхищенными глазами:

- Ты выглядишь на сцене, как сказочная принцесса... знаешь, будь я певцом, я бы взял другого пианиста: ты отвлекаешь внимание зрителей на себя!

- Слава Богу, ты не певец! - смеялась Кира. - Не вздумай поделиться своими впечатлениями с кем-нибудь из актеров - оставишь меня без работы!

Когда они собирались в гости, Сережа с явным удовольствием занимался собой, каждый раз удивляя ее безупречным вкусом. На него нельзя было не обратить внимания уже из-за одной этой платиновой седины, резко контрастирующей с темными бровями, - и Кира замечала женские заинтригованные взгляды... Откуда пришла эта несокрушимая уверенность в безопасности? Неизвестно. Просто она знала, что эти вопрошающие женские взгляды не встретят ответного сигнала; знала - и все.

На третий год их жизни Сережа принес домой Муську, которого нашел на помойке: на мусорном баке сидел грязный, но все равно огненно-рыжий котенок и, как уверял Сережа, "улыбался сквозь слезы". Он сам вытирал за котенком лужи и терпеливо приучал ходить куда полагается, осторожно тыкая его тупой мордой в прозрачную лужицу. Муська, не обижаясь, выслушивал его наставления и тут же снова справлял на паркет малую нужду. Потом, удовлетворенно улыбаясь, он уютно устраивался на Сережином плече - как раз один из таких моментов и был запечатлен на фотографии, которая висела над Кириной кроватью.

Мать не посчитала бы ее выбор блестящей партией: "...ты, с твоей красотой..." А Сережа был простым советским инженером и работал в том же самом НИИ, куда попал сразу по окончании института. В отличие от Киры, он не тяготился рутиной "трудовых будней" и не стремился любой ценой заполучить вожделенный досуг.

- Когда его слишком много, он просто теряет вкус, - считал Сережа. - Это как еда: ты наслаждаешься ею только если как следует проголодался. Мне даже нравится определенная размеренность в жизни: я люблю порядок.

Он любил порядок во всем - в одежде, в квартире, в работе; именно по этой причине и произошла катастрофа: он не умел жить среди хаоса. В первый и последний раз они заговорили об отъезде в 91-м году, сразу после августовского путча. Вернее, заговорил Сережа.

- Давай подадим документы, - сказал он. - Уезжают же люди...

Это было тем неожиданнее, что все тогда переживали эйфорию по случаю триумфальной победы демократов. Конечно, были перебои с продуктами, и змеевидные очереди, и Маша уверяла, что своими глазами видела жирных крыс, бегающих вечером между продуктовыми лотками на Сенной площади... но уехать и бросить все? А как же ее работа? А ее рояль? А Натка - она ни за что не бросит своей "артистической карьеры"! Да нет, она не в состоянии перерезать пуповину, оторваться... И потом, там тоже не сахар: далеко ходить не надо, достаточно вспомнить Веру.

Вера с мужем и сыном в 90-м году уехала в Америку по приглашению родного брата и теперь писала оттуда Кире отчаянные письма. То есть первые несколько писем состояли сплошь из восклицательных знаков: "Еду в супермаркет, без всякой очереди покупаю разные баночки и коробочки, приезжаю домой, открываю, а там - вкусненькое!" - писала подруге изголодавшаяся Вера, и, наверное, сама Америка казалась ей тогда чем-то вроде огромного, доступного каждому супермаркета. Но, утолив первый голод и оглядевшись, она поняла, что они с мужем ввязались в многолетний марафон, который мог оказаться им не по силам: строить новую жизнь полагалось молодым.

- Какой бы он ни был, мой мир здесь! - уже кричала Кира. - Да я просто околею там от тоски по Пушкину и Павловску! Даже по Купчино, - тут она подошла к окну и посмотрела на вечернюю улицу. - Да, даже по Купчино, если хочешь знать...

Сережа молча слушал и смотрел на нее внимательными темно-серыми глазами; когда она высказалась, он подытожил:

- Не надо так волноваться, малыш... значит, мы остаемся.

Они остались, и в череде мелькающих дней настал и тот медовый сентябрьский день в Павловске. Они гуляли по пустынному освобождающемуся от листвы парку, листья шуршали и похрустывали под ногами, сквозь полупрозрачные деревья просвечивали просторные солнечные поляны.

- Лет сто назад в этом самом месте я свалилась с велосипеда и чуть не угодила в Славянку... - сказала она Сереже. - И тоже осенью.

- Ты каталась на велосипеде? - он даже остановился и посмотрел на нее. Вот странно...

- Еще как, причем на мужском! Что же тут странного?

- Не знаю... не могу себе представить. - Он улыбнулся, притянул ее за плечи, и вдруг она почувствовала, как мгновенно увлажнились глаза. Это было совсем на нее не похоже: Кира не была сентиментальной. Они стояли, обнявшись, на пустой аллее под негреющим осенним солнцем, и Кира прошептала ему слова, они стали смягчающим ее вину обстоятельством в том обвинительном приговоре, который она сама себе вынесла после Сережиной гибели.