Михаил Бубеннов - Белая береза

- Говори все, не бойсь!

- Я не боюсь. - Матвей Юргин улыбнулся одними губами. - Когда речь зайдет среди бойцов, я эти бутылки сам хвалю. Зажечь танк этой горючкой можно, она вон как полыхает! Ну, а все же эти бутылки - от большой нужды. Плохая от них утеха.

Озеров слушал, наблюдая, как листья, разогнанные им, вновь сходятся к средине лужицы. Потом хлестнул по лужице прутиком.

- Обожди, земляк! Все, что надо, будет!

- Я верю, что будет.

- И танки и самолеты! Все! Обожди только.

- Да мы ничего, потерпим, - пообещал Юргин.

- А пока и бутылками надо жечь!

- Что ж сделаешь! Будем жечь! - Юргин помедлил, взглянул на Озерова и продолжал горячее: - Оно, товарищ капитан, и с таким оружием, какое есть, можно бы воевать лучше, да тут одна заковыка... Диву я даюсь! Сколько мы отходим, сколько земель и добра бросаем, сколько нужды терпим, а нет, многим еще не дошла эта война до печенок! Не дошла! Помаленьку начинает доходить, а еще не совсем. Вот когда дойдет - тогда все! Это как на пасеке... Залезет медведь лапой в улей - и вот поднимутся пчелы! И сначала, пока, видно, не поймут толком, что случилось, - вот вьются, вот гудят! А как поймут, что медведь начисто зорит улей, - и пошло! Облепят медведя, и тому только дай бог ноги! Извиняюсь, товарищ капитан, может, я не так соображаю?

Озеров поднялся, сказал:

- Ну, земляк, порадовал ты меня! Соображаешь ты правильно, очень правильно! - Опустил глаза. - Ненависть - самое сильное оружие. Но это оружие, Юргин, нам не привезут из тыла. Мы сами, на ходу, должны его ковать. Понял?

- Я это понимаю, - сказал Юргин.

- А теперь, земляк, вот что: бери винтовку - и пошли. Он где, немец-то? Надо отправлять его в штадив. Сейчас я крикну людей. Далеко он?

- А вот тут, недалеко.

Курт Краузе сидел под маленькой темнокожей липкой. Перед ним стоял новенький зеленый котелок с густой мясной лапшой. Вокруг на поляне сидели солдаты. Они с любопытством наблюдали, как пленный, не скрывая своей природной жадности, орудовал в котелке ложкой.

- Ешь, ешь! - сказал Андрей, увидев, что пленный заглядывает в котелок. - Мало будет, еще принесу. Ешь!

- Здоров жрать, - подивился боец Дегтярев.

- Жрет что надо! - подтвердил и Умрихин. - На удивленье.

- А сух - в чем душа.

Раздвинув кусты, на поляну вышел Матвей Юргин, а за ним - капитан Озеров. Раздалась команда:

- Встать!

Через минуту автоматчики увели Краузе. Поглядывая на котелок, оставшийся под липкой, Озеров спросил солдат:

- Кто принес?

Андрей вытянулся перед командиром:

- Я, товарищ капитан!

- Тебе, что же... приказали накормить его?

Андрей молчал.

- Его... что же... уже зачислили на довольствие?

- Он сам попросил, - сдержав вздох, ответил Андрей.

- Ага, понятно, - тихо сказал капитан Озеров. - И тебе стало жалко его? У тебя добрая душа? Да? - Озеров повысил голос, сказал с издевкой: Ну как же! Он устал! Он с утра летал по дорогам и убивал наших людей! - У Озерова вдруг потемнело лицо, и на нем резко обозначились рябинки. Отчего ты так добр с этим убийцей? Отчего?

У Андрея быстро багровело лицо. Он смотрел прямо на капитана Озерова, но от волнения не слышал, что говорил тот, подступая все ближе, гневно сводя под опущенными бровями жарко засиневшие глаза.

XII

На голом, открытом для ветров пригорке - по обе стороны проселка зияли небольшие свежие воронки; вокруг, по запыленной и помятой целине, были раскиданы сухие, опаленные огнем комья земли. Похоже было, кто-то пытался здесь, да безуспешно, во многих местах сверлить пригорок огромным буравом. У обочин проселка и подальше, между воронок, валялись убитые лошади, обломки крестьянских телег, изорванная сбруя. Подзатихший с полдня ветерок легонько обдувал это скорбное место.

- Сыпанул он! - покачав головой, сказал Андрей.

- Да нет, однако, не один, - осмотревшись, сказал Матвей Юргин. - Эх, поганые души, что наделали, а?

- Не знаю, что и творится.

- Почему не знаешь? Гляди.

- Какая же это война?

- Да, на войну не похоже. Один разбой.

Их взвод шел первым в походной колонне полка - вслед за головным дозором. Молча, поглядывая по сторонам, солдаты прошли голый пригорок, изрытый бомбами. Легко повиливая, проселок начал спускаться в низину - в темноватый еловый лесок. Так и лежал их путь от леска до леска: богато, густо расшиты причудливым лесным узором ржевские земли. Солнце уже скатилось с зенита. От горизонта, издалека пригнанные ветром, круто шли в поблекшую высь светлые, с сизоватым подбоем облака. Натрудившись с раннего утра, ветер без особого усердия заканчивал свои дневные дела. Деревья в лесу теперь шумели не все сразу, а поочередно: отыграет листвой береза, за ней - по соседству - сухо прошуршит липа, дойдет очередь - и дуб потрясет рыжими космами.

На опушке леска, по обе стороны дороги, чернели бугорки могил. Над ними стояли свежие, наспех сколоченные кресты. Над одним бугорком крестик был совсем маленький, чуть повыше березового пня, что торчал около, выбросив за лето от себя молодь. Андрей понял: здесь похоронены те, что погибли на пригорке. У нового случайного погостика никого не было, но дальше, в рыжем кустарнике, мелькали бабьи платки, слышались голоса и лай собачонки.

- Эти, видать, отъездили, - сказал Юргин угрюмо.

Обернувшись к солдатам, он хотел что-то крикнуть, но тут же, сжав губы, пошел дальше. Хмуро поглядывая на могилы, солдаты шли мимо них молча, стуча котелками и касками.

Войдя поглубже в лесок, Андрей увидел недалеко от дороги, за кустами крушины, задок телеги, - в нем лежала опутанная веревками молодая черная ярка. Она вытягивала шею, пытаясь достать ветку, реденько обвешанную зеленовато-золотистыми листочками.

- Наши! - ахнул Андрей. - Я зайду!

- Из Ольховки? - спросил Юргин.

- Да, наши колхозники, товарищ сержант!

- Ну, ступай повидайся...

С горечью и тоской наблюдал вчера Андрей, как ольховцы-колхозники, напуганные внезапным и быстрым отходом армии, покидали родную деревню. За вечер он успел повидать некоторых соседей, собравшихся в невольный путь на восток, и среди них - председателя колхоза Степана Бояркина. Он отправлялся во главе последнего колхозного обоза. В задке его телеги, загруженной разной поклажей, лежала черная ярка.

Андрей бросился за куст крушины. У телеги были широко раскинуты оглобли, в траве валялись хомут, седелка, вожжи. Подальше, на лужайке, на жестковатом ковре брусничника, лежала на боку светло-рыжая лошаденка. У ее неловко откинутой головы сидел на корточках Степан Бояркин, высокий и костлявый человек, лет сорока, с гладко выбритым болезненным лицом. Услышав, что кто-то подходит к телеге, он поднялся и, узнав Андрея, сокрушенно махнул рукой:

- Нет уж, подохла!

Степан Бояркин был в распахнутом рабочем пиджаке, с непокрытой светлой головой и в одном сапоге. На левой ноге штанина была разорвана и закручена выше колена, а вокруг худой икры торопливо обмотана холщовая тряпица, испятнанная кровью. Высокий и бледный, Степан Бояркин пошел, прихрамывая, к телеге и на ходу крикнул: