Михаил Бубеннов - Белая береза

- Плохо... - искренне отвечал Ерофей Кузьмич.

- А что же... где болит?

- Вот тут, - он трогал грудь. - Вся душа.

О том, что происходит в деревне, Ерофей Кузьмич в первое время узнавал только от Лозневого и Чернявкина. Но старик быстро понял, что полицаи многое от него утаивают, о многом рассказывают неверно, и перестал верить им. Он стал посылать за новостями Алевтину Васильевну, но та стыдилась ходить по деревне, а если когда и ходила к ближним соседям, то, возвращаясь, только плакала да плакала... Ерофей Кузьмич не мог терпеть слез и по этой причине оставил жену в покое. Осталось прибегнуть к помощи Васятки. Васятка очень охотно бродил по всей деревне (школа в эту зиму не работала) и всегда приносил очень много новостей. Но все они были такие, что Ерофей Кузьмич не знал, верить или нет парнишке.

- Чего ты брешешь? - говорил он зачастую после рассказов сына.

- Ничего не брешу, честное пионерское!

- Замолчи, балденыш! Что ты болтаешь! Ты говори толком, чего у Васильевых-то забрали?

- А все, - отвечал Васятка.

- Как это все?

- А так, все и забрали... Я сам видел. Всю рожь из амбарушки, весь горох... Два гуся зарезанных висели - и тех взяли.

- А у Анны Мохиной?

- У тетки Анны тоже все... - рассказывал Васятка. - Даже в подпол лазили, а у нее там в горшке сметана, и сметану взяли и тут же слопали, честное... честное слово! А тетку Анну как саданет один кулачищем в грудь, так она пластом на пол! Мы ее с Фенькой-то, с девчонкой ихней, водой отмачивали!

- Ну, хватит! - сурово говорил Ерофей Кузьмич. - Иди! Тут не переслушаешь твоей болтовни.

- Все истинная правда!

Но через некоторое время, особенно если из дому выходила жена, Ерофей Кузьмич вновь подзывал сынишку. Стараясь быть ласковым, переспрашивал:

- Так ты, что же... значит, ты сам видел?

- Своими глазами!

- И нисколько не приврал?

- Нисколько!

- Да-а... - заключал Ерофей Кузьмич. - Ну, иди, хватит!

После таких разговоров Ерофей Кузьмич обычно подолгу лежал молча, недвижимо, на секунды прикрывая усталые серые глаза, и Васятка, забывая в это время о всех своих обидах на отца, всячески старался создать ему покой.

За дни "болезни" Ерофей Кузьмич многое передумал о войне и своей жизни.

Представления Ерофея Кузьмича о войне были сначала весьма просты. Он думал так: отступят наши, следом за ними пройдут немцы, и судьба войны будет решаться где-то далеко, скажем, в Москве, а то и за Москвой. Но только не в какой-то деревушке Ольховке, заброшенной среди ржевских болотистых лесов. Что тут делать немцам? Ерофей Кузьмич был уверен, что он проживет непогожее время в стороне от всех событий.

Эта мысль не была случайной у Ерофея Кузьмича. У него крепче, чем у других сельчан, особенно молодых, сохранилась привычка жить за своим забором, как в крепости. И он решил, что такое опасное, темное время лучше прожить по старинке, в одиночку: уйти ото всех, скрыться, залечь, как крот... "Хорошо песни петь вместе, а разговаривать врозь, - рассуждал он. - Так и жить теперь надо". Отчитав вокруг двора заговор, повесив над входной дверью мешочек с петровым крестом, Ерофей Кузьмич твердо уверовал: он проживет войну тихо, мирно, в стороне от всех событий.

Но война, как назло, пошла прямо через его двор, будто у нее не было никаких иных путей. Она захватила с собой сына и, как он думал, погубила его; она привела на двор чужих людей, которые причинили так много хлопот. Наконец и его, Ерофея Кузьмича, война безжалостно потянула в свой кровавый омут...

Одно время Ерофей Кузьмич думал, что это только ему не повезло да еще немногим в деревне - Осипу Михайловичу и Яше Кудрявому, принявшим смерть от вражеских рук, Ульяне Шутяевой, потерявшей дочь, Степану Бояркину, которому пришлось бросить семью и бежать в чужие, далекие края... Но теперь он понимал: война ворвалась в каждый дом в Ольховке, как вихрь! Раньше он думал, что немцы не будут трогать мирный люд. Нет, трогают, да еще как! Так вот и не удалось прожить это непогожее время кротиной жизнью!

Ерофей Кузьмич страдал от одиночества. Ему хотелось быть среди людей, жить с ними одними делами и неизбежными теперь горестями. И он, плюнув на все, поднялся с постели. К тому же ему так осточертело лежать без нужды с припарками и пить снадобья!

За время долгого лежания в доме, без свежего воздуха да от бесконечных тягостных раздумий, Ерофей Кузьмич и в самом деле похудел и состарился. Он скучал без дела и людей, его тянуло в деревню.

- Весь глиной в доме провонял! - пожаловался он жене. - На вольный воздух выйти надо.

- Что ты, Кузьмич! - испуганно воскликнула Алевтина Васильевна. - Да разве можно? То лежал с припарками, а то сразу же на воздух. Тебя же сейчас охватит холодом, и того пуще сляжешь! Тебя же не вылечить так!

- Конечно, где тебе вылечить! - с издевкой сказал Ерофей Кузьмич. Тоже мне, нашлась докторша! Ты даже болезнь мою не можешь определить! Носится тут с припарками! Тут и так жизнь припарила, а она... Чего ты смотришь на меня так? Чего я тебе сказал такого?

В этот же день, когда Ерофей Кузьмич, дымя цигаркой, сидел за столом и обдумывал, как он должен жить среди людей, со двора вошла с пустым ведром Алевтина Васильевна и, прикрыв дверь, тихонько заплакала.

- Что случилось? - сразу раздражаясь, спросил Ерофей Кузьмич.

- И к нам пришли, - ответила жена.

Не одеваясь в теплое, без шапки, Ерофей Кузьмич вышел на крыльцо. У крыльца стоял комендант Квейс, - вероятно, собирался зайти в дом.

- А-а, старост! - весело сказал комендант. - Старост болен?

- Все хвораю, - ответил Ерофей Кузьмич, быстрым взглядом окидывая двор.

- Старост гут! - похвалил его Квейс. - Старост знает порядок. Надо помогать германска армия. Германска армия скоро будет Москау. О, это большой город!

В этот момент из ворот сарая вышел немецкий солдат; он вел серого коня, того самого, что Ерофей Кузьмич поймал в лесу после отступления наших войск. Следом два солдата выгнали корову. В хлевушке завизжала свинья, и тут же раздался пистолетный выстрел...

У Ерофея Кузьмича помутилось в глазах. Он хотел было рвануться с крыльца, что-то закричать, но не было ни сил, ни голоса, - разом ослабело все тело, и он едва удержался за косяк двери.

- О, старост болен! - сказал Квейс. - Старост надо быть дома.

Комендант поднялся на крыльцо.

- Дома! Дома!

- Я пойду, - ответил Ерофей Кузьмич и, шатаясь, ушел в дом.

Весь день, отказываясь от еды, от припарок и снадобий, Ерофей Кузьмич молча лежал в постели. О чем он думал, трудно было понять, а то, что он думал, думал напряженно, взволнованно, видно было и по выражению его посеревшего лица, и по выражению затуманенного взгляда.

Но утром он встал и вышел из дому. Долго стоял на крыльце, задумчиво осматривая двор и хмурые дали востока. Потом заглянул в пустой амбар, пустой хлев, пустой сарай... Никогда не было такого опустения на его дворе! Даже собаки нет, а уж собака-то у него была всегда! Несколько раз он останавливался, отдыхал, хватался за сердце...