Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Хорошо, что я дала слово улыбаться весь уик-энд напролет! Даже на смертном одре.

– Каро?

– Вы-то все мирно спали в своих постельках. Я попытался изобразить раскаяние:

– Я настаивал, чтобы она тебе все рассказала, Нэлл.

– Не беспокойся. Тебя уже обелили.

– Я был поставлен перед fait accompli 244. Сразу по приезде.

– Ты не виноват. – Она прикурила сигарету. – Или мы оба виноваты.

– Мне кажется, она унаследовала от нас и кое-какие достоинства.

Нэлл выдохнула дым через нос; в глазах зажегся огонек былой агрессивности, готовности бросить вызов.

– С возрастом мы становимся мягче.

– Просто честнее.

– Из чисто академического интереса – ты-то что думаешь?

– Она выживет. Как мы с тобой в свое время.

– Кому как удалось.

Я иронически обвел взглядом элегантную столовую, но Нэлл не откликнулась на предложение относиться к себе полегче и сердито разглядывала полированную столешницу розового дерева, разделявшую нас.

– Я знаю, ты считаешь, я пыталась сделать из нее легкомысленную дуру.

– Ну, ты себя недооцениваешь. А насчет Барни… тут я вообще-то так же виноват, как и ты.

– Она-то как раз так не считает.

– Почему ты так думаешь?

– По всей видимости, она обожает свою работу. Лондон. Мне вчера пришлось выдержать настоящую атаку. Будто я всю жизнь была для нее всего лишь кем-то вроде тюремного надзирателя.

– Она же понимает, что повела себя не так, как надо. Она и со мной обошлась точно так же. Припомнила мне все мои грехи.

– Это какие же?

– Отношусь к ней как к маленькой. Недостаточно с ней откровенен.

Она помолчала, потом заговорила снова, с искренностью, меня поразившей:

– Больше всего меня возмущает, что Джейн оказалась первой, с кем она поделилась.

– Насколько я могу судить, Джейн для нее давно уже стала чем-то вроде наперсницы, которой она может говорить то, что думает о нас с тобой.

– Но я ей мать!

– Я и не собираюсь ее оправдывать, Нэлл.

– Разве я не права?

– Права, конечно.

Очень соблазнительно было напомнить ей, что до нашей женитьбы она вряд ли «всем» делилась со своей матерью, но я придержал язык.

– Просто не понимаю, что происходит с нынешним поколением.

– А Эндрю ты рассказала?

Она передразнила мужа:

– «Девочка хочет пожить собственной жизнью, не правда ли?» – Я улыбнулся, но она не ответила на улыбку. – Чувствую, против меня составляется заговор.

– Я в нем не участвую.

– Я так старалась.

– Я знаю. – В ее глазах по-прежнему светилось сомнение. – Слушай, Нэлл, клянусь Богом, я терпеть этого человека не могу… Каро тебе говорила – он меня на ленч пригласил? Я пошел – по его просьбе.

– Она упомянула об этом. Вскользь.

– Во всяком случае, ему удалось убедить меня, что он вовсе не хладнокровный соблазнитель. Он стал кумиром телевизионной публики, но ему хватает желчи, чтобы понимать, что наш мир болен и что сам он не может вырваться из его тенет… ну ты представляешь. Но приходится признать, что в этом человеке есть что-то такое, что нужно Каро. Как ни невероятно.

– Она говорит, что вопрос о браке даже не ставится.

– От него я услышал то же самое.

Я рассказал ей о том, что узнал от Барни о его собственном браке. В окно, за спиной Нэлл, я видел, как, опустив голову, шагает через усыпанную гравием площадку Пол. Нэлл загасила сигарету и подняла на меня широко распахнутые глаза; взгляд ее говорил: «Я ко всему готова, все выдержу».

– Ты, конечно, винишь меня?

– В чем?

– Я давала тебе так мало возможности участвовать в ее воспитании.

– Это совершенно не относится к тому, что случилось.

– Но ты считаешь это ошибкой?

– Всего лишь апеллирую к Пятой заповеди 245.

Теперь она стала сухо-ироничной:

– Я просто пытаюсь разобраться, что, у нас в семье одна большевичка или уже две? – Помолчала и добавила: – Твоя дочь на эту тему никогда не высказывается.

– Знаешь, Нэлл, я пытаюсь убедить себя поверить в простоту. Так отпавший от веры католик пытается вернуться к вере. Это скорее стремление, чем реальность.

– Думаешь, я сама к этому не стремлюсь?

– За все приходится расплачиваться.

– Я прекрасно знаю, что Каро обо мне думает. О том, как мы живем.

– У меня создалось впечатление, что сама она не так уж хорошо знает, что именно она думает. Вообще обо всем.

Нэлл поднялась из-за стола и подошла к окну; остановилась перед витой викторианской жардиньеркой и на минуту занялась одним из комнатных растений.

– Я понимаю, она принесла какую-то пользу в роли семейного омбудсмана 246. Только зачем она еще строит из себя этакую Минерву, осуждающую нас – простых смертных? – Она раздраженно принялась обрывать потемневшие цветки с мясистого кактуса. Это занятие совершенно по-детски ее выдавало: она избавлялась от портящих вид элементов убранства, играя роль хлопотливой хозяйки дома, но в результате, самым нелепым образом, оказалась похожа на высокородную даму, которая когда-то предположила, что хлеб и пирожные взаимозаменяемы. – Мне иногда кажется, что она судит о нас по внешним, самым дурацким проявлениям. Будто у нас нет постоянных проблем с поместьем, всяких треволнений. И всякого такого.

– Это традиционные заблуждения людей, живущих не во дворцах.

Во дворцах! – Она горько усмехнулась, как человек, знающий все это изнутри, по личному опыту. – Ты бы видел счет за починку крыши, который мы только что получили! – Я улыбнулся, но она уже отвернулась от жардиньерки и поймала мою усмешку. – Ну ладно. Только что ты можешь сказать на это, Дэн? Пусть протекает?

Я был избавлен от необходимости отвечать: в столовой появились Джейн и Каро. Тогда я еще не знал, что Каро наложила запрет на совместные обсуждения ее дел; из-за этого Нэлл утратила возможность воспользоваться моим присутствием и сменить тему разговора, когда они вошли.

Наедине с Джейн я смог остаться только после ленча, да и то ненадолго. Вся компания должна была отправиться на прогулку, и мы с ней ждали перед домом, пока будут готовы остальные. В одолженных ей сестрой резиновых сапогах она стояла в неярком солнечном свете, опершись на каменную балюстраду; Джейн никогда не любила сельской жизни и как-то ухитрилась ясно дать понять, что по крайней мере в этом совершенно не изменилась. Она улыбнулась, когда я подошел:

– Надеюсь, ты не чувствуешь себя здесь слишком уж заорганизованным?

– Неплохо – для разнообразия.

– Vie de campaigne 247.

Перед ленчем Эндрю долго водил меня меняло всему дому, а потом и по хозяйственным постройкам, разместившимся там, где когда-то был конный двор. Мы поговорили о Каро. Его реакция, разумеется, была гораздо тоньше, чем изобразила Нэлл. Он по-своему разделял мой взгляд на происшедшее: лишь бы не было хуже. Особых чувств против Барни лично он не питал: «если честно, я этих гавриков с телевидения всех не переношу»; меня же он вовсе и не подозревал в каких бы то ни было заговорщических намерениях. Высказался в том духе, что молодняк вредно баловать, а лошадь, пока взрослеет, должна пару раз упасть. И хотя Нэлл он в открытую не критиковал, у меня создалось впечатление (оно подтверждалось теперь и тем, что рассказала Нэлл за завтраком), что ему удалось доказать на деле то, о чем он давно говорил. Наш разговор нисколько не подорвал моего к нему уважения. Эндрю обладал поразительным добродушием землевладельца-фермера: отчасти, вероятно, потому, что сознавал значительность своего социального статуса, но отчасти из-за того, что был хорошо знаком с естественными явлениями природы. Достоинства привилегий обратились в привилегию обладать достоинствами.