Александр Чаковский - Блокада. Книга 3

– Меня не убьют, – убежденно сказал Пастухов. – И тебя не убьют. Это я тебе как комиссар заявляю, мне все известно.

– Шуточки?.. – обидчиво проговорил Суровцев. – Ты что думаешь, я смерти, что ли, боюсь? Друга потерять страшно, боевого товарища, вот я о чем!

– В этих боях все в строю остаются – и живые и мертвые, Да и с чего ты решил Звягинцева хоронить? Я, например, уверен, что жив он. Может, сейчас где-нибудь на передовой нас с тобой вспоминает… И не то ты слово все время употребляешь: «страшно». Друга потерять не страшно, а горько. А страшно совсем другое…

– Что же?

– Фашистов на ленинградских улицах представить. Вот это действительно страшно. Помнишь, нам в политотделе дивизии гитлеровский приказ показывали? Ну, чтобы Ленинград с лица земли стереть. Чтобы все опять в первозданном виде, как до Петра. Топь и болота. Представь себе на минуту – нет Ленинграда, только гнилые испарения над болотами клубятся… Вот об этом действительно подумать страшно!

– Да что ты мне гитлеровскую пластинку проигрываешь! – с неожиданным раздражением проговорил Суровцев. – Мало ли что психу в голову втемяшится! Топь и болота! Придет время, мы его самого заставим в собственном дерьме захлебнуться!

– Такую постановку вопроса поддерживаю! – усмехнулся Пастухов.

Некоторое время они шли молча.

– Слушай, комиссар, – снова заговорил Суровцев, – а есть у тебя такое чувство… ну, как бы это выразить… будто от нас все зависит? Ну не вообще от войск, а именно от вашего батальона? От того, как мы будем держаться… Опять скажешь, не то говорю?..

– Я об этом и сам все время думаю. Понимаю, что не дивизию в бой ведем и даже не полк, а всего лишь батальон, а отделаться от этого чувства не могу. Медленно идем! – неожиданно добавил Пастухов. – Скомандуй прибавить шагу.

Суровцев остановился, молча расстегнул планшет и вынул вчетверо сложенную карту.

– А ну посвети, – сказал он Пастухову.

Тот вынул из кармана фонарик и, прикрыв ладонью стеклянный колпачок над лампочкой, включил.

– Так, – сказал Суровцев, – гаси. До Средней Рогатки осталось метров пятьсот. А гнать быстрее не могу: устали люди.

Они продолжали шагать, с трудом передвигая отяжелевшие после долгого перехода ноги.

– Как полагаешь, где воевать будем? – тихо спросил Пастухов.

– Чего гадать! – махнул рукой Суровцев. – Да и не все ли равно? Впрочем, судя по направлению, полагаю, что где-нибудь в районе Пушкина или Гатчины в бой вступим.

– Оставлены они уже – и Пушкин и Гатчина, – мрачно сказал Пастухов, – немцы там.

– Значит, вышибать придется. Словом, найдут нам место, где врага бить, об этом не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь, просто хочу скорее на место прибыть. Думать не могу, что, пока идем-бредем, там люди гибнут.

– Пришли, кажется, – проговорил Суровцев, вглядываясь в темноту. – Видишь, вон стоят…

Действительно, метрах в тридцати впереди угадывались силуэты выстроившихся цепочкой полуторок. По чистой случайности они стояли как раз в том самом месте, где в начале июля Пастухов и Суровцев ожидали с бойцами прибытия майора Звягинцева.

– Помнишь?.. – тихо спросил Суровцев.

– Все помню, комбат, – так же тихо ответил Пастухов. – Только не время сейчас для воспоминаний. Кончится война, будет генерал Суровцев ребятам в школах рассказывать, откуда он начинал свой боевой путь. А теперь… давай действуй!

Суровцев повернулся лицом к колонне и громким голосом скомандовал:

– Батальон!.. Стой!

К Пулковским высотам батальон Суровцева прибыл перед рассветом, когда там неожиданно наступило затишье: противник перенес ожесточенный огонь на городские кварталы.

Никто из командиров частей и подразделений, занимавших южные склоны центральной Пулковской высоты и подступы к ней, не задумывался над тем, что это затишье означает. Для них оно было просто передышкой после неоднократных атак противника, и сколько эта передышка продлится, никто не знал.

Командира полка Суровцев нашел с трудом. Пробираясь по ходам сообщений, меж окопов, из которых санитары выносили убитых и раненых, обходя артиллерийские позиции, он добрался до КП, оборудованного в пещере на восточном склоне Пулковской высоты.

Не дослушав рапорт Суровцева, комполка обрадованно сказал:

– Вовремя явились, вовремя! У меня фрицы-сволочи за последние трое суток первый батальон почти целиком из строя вывели. Остатки нужно отводить во второй эшелон. Так вот, слушай, капитан, задачу…

Батальону Суровцева надлежало оборонять Пулковскую высоту непосредственно с юга. Именно оттуда немцы вели фронтальные атаки.

Разумеется, в этом районе было сконцентрировано большое количество войск, но именно батальону Суровцева предстояло бить, так сказать, на направлении главного удара противника, если он попытается вновь атаковать высоту в лоб.

«Везучий я человек, – невесело подумал Суровцев, – тогда, на Луге, в самом пекле оказался, и теперь вот…»

– Позиции занимай немедленно, – продолжал командир полка, – траншеи, окопы, ходы сообщений – все уже отрыто, видишь, как для тебя постарались! Лечь костьми, но высоту не отдавать. Ясно?

– Так точно, – угрюмо ответил Суровцев.

Он думал о том, что его батальон сформирован наскоро и внутренне еще не сплочен. Но понимал, что у командира полка нет иного выхода, что его решение поставить на ответственный участок обороны свежее подразделение правильно и сам он на месте комполка поступил бы точно так же.

– Разрешите выполнять? – спросил Суровцев.

– Выполняйте! – уже подчеркнуто официально приказал комполка, но, когда Суровцев, откозыряв, сделал уставный поворот, задержал его: – НП батальона расположишь там, на верхотуре, – он ткнул пальцем в потолок пещеры, – ну… в обсерватории. Лучшего обзора не придумать. Что это за высота, сам поймешь, когда наверху побываешь. Теперь все. Иди.

Пока бойцы стрелковых рот занимали окопы и траншеи на подступах к высоте, а связисты тянули свои провода от глубокой воронки, где Суровцев решил расположить КП батальона, к командирам рот и на КП полка, стало светать.

Суровцев и Пастухов решили подняться на гору, туда, где комполка приказал оборудовать наблюдательный пункт. Сопровождаемые телефонистом с катушкой кабеля и двумя связными, они оказались на вершине, когда солнце подходило уже к горизонту и первые его лучи пытались пробить затянутое облаками и пеленой дыма небо.

Войдя через огромный пролом в стене в здание обсерватории, Суровцев и Пастухов попали в большой зал, потолок которого был разбит прямым попаданием бомбы или снаряда. Стены здания – там в мирное время размещалась картинная галерея обсерватории – также были полуразрушены. По каменному полу, гонимые ветром, носились листки каких-то бумаг.