Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

– Нет, – разочаровал его я. – Наоборот, «В мире интересного». Оказывается, ученые установили, что все хищные животные видят цветовой спектр только в черно-серых тонах. Ваши голубые глаза, розовые щеки и золотые локоны, вся щедрая палитра вашей широкой души показались бы им тоже черной и серой. Вот как вам, например, видятся все окружающие вас люди.

Содомский взял газету и быстро пробежал заметку глазами, при этом он поглаживал в задумчивости короткопалой ручкой рыжие кудри, и среди них неожиданно обнажилась ранее аккуратно замаскированная розовая лысина. Потом он бросил газету на стол и сказал:

– Но вы не всю заметку прочитали. Там дальше написано, что птицы воспринимают еще более радужную цветовую гамму, чем люди. Очень серьезная, умная птица, например, петух?

И я сразу вспомнил Курочку Рябу с грустным человеческим глазом. Да, видимо, все зависит от точки зрения. Поэтому я перешел к следующему вопросу:

– Вы твердо уверены, что похищенная у вас в троллейбусе скрипка не имеет исторической ценности?

– Абсолютно.

– И по-прежнему утверждаете, что мастеру Батищеву ее не показывали?

– Утверждаю. Он меня с кем-то перепутал.

– Давайте с вами рассмотрим два варианта: первый – все обстоит так, как рассказываете вы. И второй – что это была скрипка Бергонци. Или Винченцо Панормо.

– Давайте, – пожал плечами Содомский.

– Ну, первый вариант не нуждается в рассмотрении – он вами уже был успешно апробирован. Второй – узнав от Батищева, что это скрипка Бергонци, вы заявляете в милицию о пропаже у вас старой барахловой скрипки. А сами между тем неофициально реставрируете ее и через подставное лицо продаете. Бьюсь об заклад, что покупатель не знал, что это Бергонци – иначе не стал бы связываться. А покупает он просто очень хорошую старинную скрипку за большие деньги.

– Позволю заметить, что имя мастера – половина цены скрипки, -сказал Содомский. – Если это Бергонци – сто процентов, если Панормо -только пятьдесят. А если без имени, то совсем мало.

– Да, но если эта скрипка ваша, а не ворованная. Хоть Винченцо Панормо – это не Страдивари и даже не Бергонци, но такие инструменты тоже в подворотнях не валяются. А вы недавно продекларировали, что надо брать не то, что плохо лежит, а то, на чем не попадешься. Поэтому все подходы к себе вы обрубили…

– Вы говорите так, будто взяли меня за руку, – сказал Содомский.

– Ни в коем случае! – заверял я. – Вы же сами согласились разобрать со мной гипотезу, по которой пропавшая скрипка – Бергонци. Кроме того, вы ведь человек откровенный…

– Да-а? – с сомнением спросил Содомский.

– Конечно! Вы открыто исповедуете цинизм. Поэтому вам все мои разговоры, если я их не подкреплю доказательствами,– тьфу! Верно?

– Верно, – согласился Содомский.

– Вы и в этом так откровенно со мной соглашаетесь, что уверены – за столько лет память об этой скрипке испарилась, как дым. Но, обрубив концы к себе, вы же скрипку-то не изрубили. И хозяин ее нынешний до сих пор не знает, что, во-первых, она бергонциевская, а во-вторых, краденая. И найти ее можно. Думаю даже, что это не очень сложно. Потруднее будет с вашим непосредственным изобличением, но и это штука вполне реальная.

Содомский помолчал, и я увидел, что его щечки утратили свой яростный накал. Они потемнели, затвердели, на них появился какой-то бронзовый налет.

– Я не понимаю, вы что – пугаете меня или пробуждаете во мне голос совести? – спросил он наконец.

– Будить в вас совесть, Содомский, все равно, что искать пульс на протезе. А пугать вас не надо – вы когда шли сюда, особой бодрости, полагаю, не ощущали.

– Так вы что – решили искать скрипку Бергонци? – спросил он и через силу, мучительно улыбнулся.

Ага, вот он – парламентерский флаг. Сейчас начнутся переговоры.

– А почему бы нет? – сказала Лаврова. – Мы вам даже можем сказать, как мы ее будем искать и найдем.

– Пустые разговоры! – зло сказал Содомский.

– Почему же пустые? – обрадовалась Лаврова. – Вот я могу вам сказать, о чем вы сейчас думаете – нельзя ли пойти к нынешнему хозяину скрипки и выкупить ее обратно.

– А ведь скорее всего он ее не отдаст – за столько-то лет он привык к ней. Скрипка хорошая, нет, не захочет он с ней расставаться! – поддержал я Лаврову.

Содомский откинулся на стуле, долго рассматривал нас, что-то обдумывал, потом спросил:

– Если так просто найти скрипку, что же вы целый месяц не можете найти Полякову инструмент? – и засмеялся, облегченно, искренне,

– Э, нет! – покачал я головой. – Продать тысячи за три скрипку Панормо – дело вполне мыслимое и реальное. А спихнуть так же «Страдивари», который, кстати, ищет вся милиция страны, это все равно, что вот тот алмаз «Орлов», о котором вы говорили, разбить на кусочки для продажи стекольщикам.

– Да-а? Ну, если у вас много свободного времени – ищите! А я никакого Бергонци в глаза не видел! И Винченцо Панормо не видел! И вообще я никогда не нарушал законов! Я всегда был готов прийти на помощь милиции, если это только требовалось!

– Я полагаю, что милиции ваши услуги никогда не требовались, – сказал я. – А что вы сказали насчет Иконникова и Белаша?

– Ничего я не говорил! Ничего я не знаю! Я просто сказал, что Гришка очень сильный человек – не каждый найдет в себе силы вернуться в жизнь из помойки…

– В каком смысле? – спросил я.

– Человек, который в семнадцать лет был лауреатом скрипичного конкурса, мог иметь в жизни все, а он.,. – Содомский замолчал и махнул рукой.

– Кто – Иконников? – переспросила Лаврова.

– При чем здесь Иконников? – раздраженно сказал Содомский. – Я говорю про Белаша!

– Белаш был лауреатом? – медленно, как во сне, сказала Лаврова.

– Конечно! А вы что – не знали? – удивился Содомский. – А еще «Страдивари» хотите найти!

– Найдем! – почти крикнула Лаврова. – И «Бергонци» найдем! Давайте ваш пропуск, я подпишу вам на выход… Содомский в дверях надел свой «пирожок» и сказал:

– Честь имею кланяться!

И в голубеньких каплях его глаз, упавших льдинками на раскаленную плиту красной рожи, бушевало веселое злорадство.

С утра Белаш работал в Большом театре, поэтому он предложил встретиться где-нибудь в центре. Он сказал:

– Давайте в два часа в кафе «Арарат». Сэкономим время: поговорим и заодно пообедаем.

Я опоздал минут на пять, и, когда вошел в зал, Белаш ужа сидел в уютном уголке за столом. Он был, как всегда, элегантен, но выглядел неважно -какая-то тусклая, тягучая тоска застыла в его глазах. Он встал мне навстречу, замахал руками, и мне показалось почему-то, что он рад нашей встрече.

– Я думаю, что мы теперь до конца жизни будем встречаться, говорить об Иконникове и Полякове, строить гипотезы, кто мог украсть скрипку, и вообще наша жизнь теперь потечет параллельно, – сказал, улыбаясь, Белаш.