Аркадий Вайнер - Визит к Минотавру

И звук ее необычен – напряженный по силе, насыщенный, как солнечный свет, он так богат, мудр и могуч, этот необыкновенный чарующий звук – все притихли.

И пошел Гварнери по дороге, играя на скрипке, и никто его не удерживал, и никто не кричал обидных слов.

Маленький, сгорбленный, с огромной головой, шел он по дороге и играл для себя, для всех, будто магической силой своего заколдованного инструмента вызывал из марева будущего тех людей, для кого он прожил свою тягостную и светлую жизнь. Ни на кого он не сердился, ни на что не досадовал, ибо постиг всем существом своим, что гений – это добрая мудрость сердца. Не нужно ему богатства, поскольку нет большего богатства, чем радость трудного свершения. Не нужны ему почести, поскольку сам судит себя за достойное, а постыдного не совершит. Только любовь нужна гению для счастья да немножко человеческой благодарности. Пусть хоть через век…

Я тебя понимаю, – сказал комиссар. – Но он вор. И, оттого, что истекли сроки давности по старому производству, он преступником быть не перестал.

– Я знаю.

Комиссар посмотрел на меня поверх очков:

– Тебе жалко его?

– Трудно сказать. Мы ведь выросли на соседних улицах – могли быть товарищами.

– Он бы тебя обязательно предал, кабы товарищами стали.

– А может, все сложилось бы по-другому? Комиссар покачал головой:

– Диалектику поведения определяют наши поступки. Он ведь не демон, а обычный человек. Он нес в себе груз тяжкого преступления, в котором не раскаялся. И в каждой острой ситуации инстинкт самосохранения был бы все сильнее, а совесть все тише… и сговорчивее.

Я хотел сказать, что в тюрьму уходит очень умный, одаренный человек, и это ужасно неправильно – не то, что он уходит в тюрьму, и то, что он сделал, и за это многие годы проведет в неволе – с насильниками, грабителями и убийцами. Но тут вошел дежурный и доложил:

– Арестованный доставлен…

– Давайте, – кивнул комиссар.

Дверь отворилась, и два милиционера ввели Белаша.

– Свободны, – сказал комиссар конвою. – А вы, гражданин Белаш, садитесь. Будем говорить…

– Вы в этом уверены? – с вызовом спросил Белаш.

– И не сомневаюсь даже ни на минуточку. Это вы сейчас чувствуете себя таким гордым несчастным созданием, вроде Франкенштейна, а пройдет чуть-чуть времени, и вы начнете бороться за каждый месяц скидки с полагающегося вам срока… И я считаю это правильным, – неожиданно резюмировал комиссар. -Потому что человеку место на свободе, а не в тюрьме, особенно если он все осознал и понял, как ему надо дальше жить…

Белаш опустил голову и сказал:

– В этом есть определенный резон. Что вас интересует?

– Интересует нас все. А начнем мы с того, как вы, позвонив из аэропорта профессору Преображенскому, отправились в Москву.

– Пожалуйста, – Белаш мельком взглянул на меня и начал рассказывать: – Самолет прилетел по расписанию, я сел в такси и в двадцать минут первого уже был на площади Маяковского, где меня ждали Крест и этот мужик, которого я встретил на допросе у нашего друга Тихонова…

– Кто этот человек? Что вы можете о нем сказать?

– Я его никогда до этого не видел.

– И не поинтересовались у Креста, что это за птица такая?

– Поинтересовался. Но вы Креста не знаете: более хитрого и осторожного негодяя я в жизни не встречал.

– А что?

– Судя по тому, что этот мужик меня не опознал, он тоже обо мне ничего не знает. Крест сказал: все организовано так, что попасться мы не можем. Но не ровен час, так тебе лучше и не знать его – человек слаб духом, вдруг захочешь «мусорам» покаяться – да бог тебя побережет: захочешь, да не сможешь, сказать-то нечего… Тебе так лучше будет…

– Понятно, – сказал комиссар. – Значит, встретились вы…

– Ко мне подошел Крест и объяснил, что все готово – в квартире никого нет, человек с ключами ждет нас. Предупредил, чтобы я ни в коем случае не вступал с ним ни в какие разговоры. Я поднял воротник, надвинул поглубже козырек кепки и пошел в подворотню… Ну, этот догнал меня в подъезде.

– Почему вы велели ему подниматься на лифте, а сами пошли пешком? -спросил я.

– В подъезде было сумрачно, а в лифте ярко горела лампа – он мог меня рассмотреть, А кроме того, я подумал, что к тому времени, когда я поднимусь, он уже откроет замок. Так и получилось…

– Вы свет в квартире зажигали? – задал вопрос комиссар.

– Боже упаси! – с каким-то испугом сказал Белаш. – Да мне и не надо было – я бывал там много раз и ориентировался совершенно свободно. Я сразу прошел в кабинет и ломиком, который мне дал Крест, легко открыл секретер…

– Как получилось, что вы забыли «фомку»? – спросил я.

– Мне надо было вынуть скрипку из футляра и переложить в заранее приготовленный под пальто мешок. Поэтому я положил ломик на кресло и не заметил в темноте, как он скатился за сиденье. А зажигать свет Крест напрочь запретил. Ну… медлить и искать его я опасался. Я просто притворил дверь шкафа и вышел из квартиры…

– Сколько времени заняла вся эта процедура? – поинтересовался комиссар.

– В квартире я находился две-три минуты, не больше. Вышел на улицу, сел в машину, Крест отпустил этого человека, и мы поехали на Курский вокзал. До прихода ереванского поезда еще оставалось несколько минут. На площади перед вокзалом я отдал Кресту мешок со скрипкой, и он спросил меня еще -инструмент не перепутал? Я ничего не ответил, вылез из машины, Крест протянул мне билет и пачку завернутых в газету денег. Сказал, что разыщет меня, дал газ и уехал. А я отправился в Ленинград. Вот и все…

– Вот и все… – повторил комиссар и спросил: – Вам рассказал Крест об участи Хрюни-Лопакова?

– Он сказал, что Хрюня должен скоро выйти, и послал его пока сбить кое-какую копейку для жизни на свободе. Мол, пришла пора расплатиться за старый долг.

– Н-да, – покачал головой комиссар. – Обманул вас компаньон…

– То есть как обманул? – поднял голову Белаш.

– Хрюня умер около четырех лет назад.

– Умер? – повторил побелевшими губами Белаш. – Умер? Значит, меня преследовал призрак?

– Выходит, что так, – сказал я. – Но и здесь ошибка, Григорий Петрович. Не призрак Хрюни – вас преследовал призрак убитой старухи Семыниной.

Белаш посмотрел на меня, перевел снова взгляд на комиссара и растерянно пробормотал:

– И все эти страдания… все это… движение без цели, как… петух с отрубленной головой?

– Да, именно так, – сказал комиссар и почесал в затылке. – Вот и получилось у вас с Иконниковым, как в молитве: изъязвлен он был за грехи ваши и мучим за беззакония ваши.

Белаш еще мгновенье смотрел на нас невидящими белыми глазами, потом сказал медленно, и слова раздельно падали, как камни на пол:

– Будьте вы все прокляты!.. Комиссар криво усмехнулся и сказал: