Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

Кодзев не ответил ему. Взглянул, взял отложенную и закрытую карточку ушедшего пациента, снова стал писать в ней. Записывать было нечего, все уже записано, даже подпись свою поставил, и он, ниже ее, стал подробно расписывать рекомендуемую диету. Хоть что-то просила сделать душа, чтобы корреспондент почувствовал, что он такое для них после вчерашнего. Сукин сын, развлекаться к ним сюда приехал. И главное, сразу ведь вынюхал, с кем это выйдет. Весла принес: не хотите ли на лодке? То-то сегодня в свитер вырядился, по эдакой-то жаре, пропала тенниска…

— Я говорю, как дела, Александр Михайлыч? — снова подал голос корреспондент.

Ага, подумалось Кодзеву с удовлетворением, по имени-отчеству, да верно. И в голосе, каким корреспондент повторил свой вопрос, уже не послышалось того прежнего довольства собой, и бодрая веселость голосу далась ему, показалось, уже насильно.

Кодзев расписался еще раз, закрыл карточку и бросил ее на край стола.

— А вас разве интересуют наши дела?

— А что, собственно? Почему нет? — Корреспондент явно растерялся. — Я ради этого…

— Что вы говорите! — не дал ему закончить Кодзев. — Ради этого?

И вечером вчера, когда уже все было ясно, и нынче утром, сходясь с корреспондентом, не позволял себе ничего подобного, даже и не осаживал себя — хватало того, что просто держался от него подальше, уходил от всякого общения, все это вышло сейчас оттого, что приехал Воробьев, сидел здесь совсем недавно, вымотанный, с серым, мятым лицом, с красными, тяжелыми глазами, и обида за него, горечь, что жала сердце, сделались острее, нестерпимей, невозможно ему помочь ничем, ну, так хоть так.

— А вы что, собственно… что вы имеете в виду, собственно? — Корреспондент начал краснеть.

— А вам не ясно? — Продолжать Кодзеву не хотелось — все было сказано, нечего больше, но что-то никто не появлялся, чтобы отвлечься на пациента и закрыть этот разговор, а корреспондент сам не уходил, стоял у окна, будто приклеился, краска залила ему все лицо, молчал теперь, и Кодзев добавил, лишнее уже, наверно, но уж выскочило, не удержал: — Вообще, по-моему, вы уже все у нас дела сделали. Или нет?

На этот раз корреспондент хотел что-то ответить, но дверь зала открылась, откинулась затем простыня, и вошла Галя Коваль. Она метнула на корреспондента быстрый взгляд и повернулась к нему спиной. Кодзев заметил: Галя с Прищепкиным со вчерашнего вечера не разговаривает. Она, кстати, непрочь, кажется, была пофлиртовать с ним, вот с нею бы и пожалуйста, зачем же с Кошечкиной, ведь знал, что у них с Воробьевым…

— Александр Михайлыч, — сказала Галя — нарочно так при корреспонденте, обычно по имени, — там уже никого к вам, и вообще минут двадцать не приходит никто, надо, наверно, обедать идти. Без десяти час. А то потом начнут к двум подходить, а нас нет.

Как она вовремя появилась.

Кодзев поднялся.

— Да-да, Галочка, надо идти, правильно, спасибо. Давай скажи всем, кто освободился, пусть идут сейчас же.

Шел в столовую вместе с Урванцевым и Костючевой, из клуба выходили в компании с Кошечкиной и Воробьевым, но те сразу же отстали и тянулись метрах в двадцати сзади. Урванцев всю дорогу до столовой то и дело оглядывался.

— Ай, Кошечкина, ай, русалка! — говорил он в восхищении, толкая по очереди Кодзева с Костючевой локтем. — Как она его любит, да полицезрейте же! Обняла его, млеет вся, истосковалась — как лебедушка. Это только в кино снимать, если только пленка от жара ее любви не расплавится.

Костючева оборачивалась и, обернувшись, хмыкала:

— Да, шеф, это картина!

Кодзев не оборачивался.

— Чего корреспонденту Лилька сегодня утром выдала, никто не слышал? — спросил Урванцев.

— Нет-нет, чего? — залюбопытствовала Костючева.

— Перед приемом дело происходило. Подошла к нему, изобразила такие глаза, ну, сами знаете, как изображает, прямо помереть за нее готов, и говорит: а что же вы, говорит, ко мне на прием не приходите? К другим, говорит, приходите, а меня своим посещением не жалуете? Что же вы обо мне писать будете? Вы, говорит, ко мне приходите, у нас вообще в бригаде не одна Света, нас вообще много, и мы все хотим оставить у вас хорошее по себе впечатление.

— Ой, Лилька, ой, Лилька! — смеялась Костючева. — В своем репертуаре!

Кодзев, похмыкивая, подумал довольно: ага, значит, корреспондент не только от него, Кодзева, получил уже.

Все помаленьку-потихоньку подтягивались в столовую, Дашниани, с синяками на скулах, заклеенный там и сям пластырем, прибежал, когда уже кое-кто поднимался из-за стола; корреспондент не появился.

Вернулись в клуб, в фойе уже вновь собралась порядочная толпа, возобновили прием, что-то Кодзева все дергали то туда, то сюда — Кошечкина подстраховаться, Лиля проконсультировать, Урванцев на интересный случай, — ходил по всем кабинетам, пересекал десять раз фойе — корреспондент ни разу нигде на глаза не попался.

Увидел его только вечером, после приема. В семь часов должен был начаться киносеанс, приехала уже кинопередвижка, сняли с веревок свои простыни, отвязали веревки, освободив зал для зрителей, и один за другим вытянулись на улицу. Теперь оставалось как-то перетолочь время до одиннадцати, когда кончится второй сеанс и зал освободится для ночлега, проспать ночь и, вставши, снова ждать какой-нибудь транспорт, который повезет их в новый лесопункт. Солнце готовилось; опуститься за лес на противоположном берегу реки, из воздуха вытаял дневной жар, оставив от себя упруго-сухое, ласковое тепло, и хорошо было стоять так, расслабившись всеми мышцами, смотреть на потерявшее глубину, блестевшее под низким солнцем глухим металлическим блеском ленивое полотно реки внизу, молчаливо-загадочную в своей неизвестности чащобу хилостволого леса за рекой, и медленно, не торопясь осознавать, что нынешний рабочий день закончен, и выпал он несуматошным, спокойным в отличие от вчерашнего, и вообще дело, ради которого оказались здесь, это дело тоже закончено, и теперь впереди действительно всего три лесопункта, без всяких «как бы» и «считай».

Тут-то, когда стоял подле крыльца, куря горькую, ненужную ему, некурящему, но необходимую, чтобы переключиться на другую жизнь, сигарету, слушая вполуха Урванцева, с обычной своей сочностью рассказывающего Дашниани о какой-то старухе, приходившей к нему на прием, и увидел корреспондента. Корреспондент топтался возле фургона кинопередвижки, у распахнутой настежь его дверцы, заглядывал внутрь, в черноту раскрытого зева, явно ждал кого-то, кто находился там. Рядом топтался, тоже заглядывал внутрь тот самый мужик, что устроил вчера Дашниани веселую прогулку, отец пострадавшего мальчика, и время от времени они перебрасывались какими-то словами.