Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

— Может, просто придумать что-то, — сказала она. — Просто все одно и то же, одно и то же… Богомазов с гитарой… скучно.

— Ну, ты умная у меня какая. — Ириша снова встала, взяла Наташину руку, приложила ее ладонью к своей щеке и потерлась о нее. — Что другое-то придумаешь. — И засмеялась, отняла Наташину руку от своей щеки, хлопнула по ее ладони своей. — А свежатинки-то хочется, свежатинка, знаешь, всегда вкусна!

— А у меня каникулы, десять дней, а там — последнее полугодие, — радуясь, что разговор с Иришей о т о м — все, уже позади, уже пройден, и тоже смеясь, сказала Наташа. — Январь, февраль, март, апрель, май, ну еще июнь — и все, школа кончена, другая жизнь.

— Другая, другая… — не то подтвердила, не то усмехнулась Ириша.

— «Эв-рибоди!», — снова пел в комнате веселым, азартным голосом Гарри Белафонте, призывая своих слушателей подпевать ему.

К пяти утра все разъехались.

Уехал и Савин, протрезвевший, мрачный, просушив мокрую голову, чтобы не простудиться на улице, под Иришиным феном.

Наташа оставалась ночевать у Ириши и поехала провожать его в лифте до первого этажа.

— Зачем ты так напился? — сказала она, когда лифт поехал.

— А ты со Столодаровым шляться пошла куда-то, — тоном обиженного ребенка сказал Савин.

«Нет, ужасно милый, ужасно… приревновал…» — вся немея от счастья, подумала Наташа.

— Пошла, потому что ты обидел меня, — сказала она вслух. — Пил, будто меня и не было с тобой рядом, будто ты для этого только и пришел.

— Семейная размолвка по всем правилам, — преодолевая похмельную тяжесть лица, улыбнулся Савин. — С Новым годом, Наташенька.

Лифт приехал — громко щелкнули контроллеры, и он встал.

— Пока! — поцеловала Наташа Савина в щеку.

— Вечером тебе позвоню, — сказал он, стоя уже с той стороны двери.

— Жду, — наклоняясь к нему и снова целуя, теперь в губы, сказала Наташа. — Закрывай. Холодно.

Савин захлопнул дверь шахты, она закрыла двери лифта и нажала кнопку этажа.

В квартире Ириша с Оксаной стелили постели. Оксана легла на раскладушку, а Наташа с Иришей на тахту. Наташа думала, что долго не сможет заснуть, Ириша будет мешать ей, но заснула, едва, кажется, закрыла, подтянув одеяло к подбородку, глаза.

В начале марта раздали вопросы к экзаменам. Вопросы были отпечатаны на просвечивающей папиросной бумаге, Наташе достался какой-то десятый, совершенно слепой экземпляр, каждое слово приходилось расшифровывать, это раздражало, и не хотелось заниматься, хотелось, чтобы скорее уже все было позади — и экзамены, и выпускной вечер, чтобы на руках был уже аттестат зрелости, со школой покончено — и впереди иная, настоящая наконец жизнь, полная и свободная, не стиснутая рамками школьной унизительной зависимости от поставленной тебе отметки.

Однако заниматься все-таки было нужно, и Наташа, пересиливая себя, часа два в день сидела над наводившими на нее тоску учебниками, шептала, слепо уставясь в стенку, заучивая наизусть, формулы, формулировки, писала шпаргалки, решала какие-то задачи и уравнения. Местный медицинский институт проводил день открытых дверей. Наташа позвала с собой Рушакова, и полтора часа в полутемном, с зашторенными окнами конференц-зале им рассказывали, какие кафедры есть в институте, какие предметы преподают и какие знаменитые ныне люди вышли из этих стен. После этого им показали снятый киностудией института фильм о том, как студенты института весело и с задором работают в стройотряде, а напоследок повели на экскурсию в анатомический музей, где в квадратных и круглых сосудах, похожих на аквариумы и широкогорлые пятилитровые банки из-под маринованных помидоров, плавали в спирту человеческие почки, селезенки, головы. Наташе стало плохо, затошнило, и, обеими руками вцепившись в рукав пиджака Рушакова, чтобы не упасть от головокружения, она выбралась в коридор и встала там у окна под открытой фрамугой.

— Тонкая у тебя натура, — с язвительной насмешливостью сказал Рушаков, подтягиваясь на руках и садясь на подоконник. — Как же ты в медицинский-то собираешься поступать?

— По конкурсу, как, — сказала Наташа с поднятым вверх к фрамуге лицом.

— Ха, — засмеялся Рушаков, болтая ногами. — Точно. Поведут в морг и устроят конкурс: кто быстрей в обморок хлопнется.

Последнее время он словно бы отдалился от нее, уже не ждал ее после уроков, чтобы проводить до дома, и не звонил, как прежде, каждый вечер по телефону, и сегодня, когда позвала с собой, пришлось его уговаривать.

Но все эти перемены в Рушакове нисколько Наташу не трогали. Она была теперь совершенно равнодушна к нему и если попросила сопровождать в институт именно его, то по одной лишь привычке.

Весь почти февраль родители Савина провели где-то в санатории по путевкам, и весь этот месяц Наташа встречалась с Савиным у него дома. Ей хотелось, как в первые дни их знакомства, ходить с ним в кино и театры, раза два она даже купила билеты, но Савин отказывался идти, она пробовала настаивать, и он смеялся, обнимая ее:

— Погоди, находимся еще. Грех идти куда-то — скоро такой возможности встретиться так, вдвоем, не будет.

Однако вот уже скоро две недели, как родители его снова были дома, а Наташа никуда не могла его вытащить.

— Наташенька, ну что ты! — говорил его голос в трубке, когда она, прибежав из школы, тут же набирала знакомый номер и просила Савина к телефону. — Да кто же так, без разбора, в кино ходит. Лишь бы сходить, что ли? Ну, знаешь ли, нет, я так не могу. На фильм на какой-то, на определенный — другое дело. А так что же, время только попусту тратить.

— Побыть со мной — это попусту? — Натащу обижали его слова, но у нее не выходило ответить ему так, как выходило Рушакову, получалось жалобно и страдающе.

— Да ведь тебе к экзаменам готовиться надо, — отвечал Савин, и Наташе казалось, что он вздыхает. — Когда ты готовиться будешь?

— Это уж моя забота, я знаю когда, — говорила Наташа. — Слушай, ну почему ты такой противный, почему ты не хочешь меня видеть?

И опять ей казалось, что Савин вздыхает.

— Как же я не хочу тебя видеть, хочу, — отвечал он. — Давай-ка в субботу съездим на дачу.

Они ехали в субботу на дачу, топили печь, чистили и жарили картошку, выходили даже ненадолго на лыжах, и Савин был нежен, ласков, заботлив с нею, и ей казалось, что у нее разорвется сердце от любви к нему.

— Господи, какой ты милый, какой милый!.. — говорила она с закрытыми глазами, обнимая его.

А на неделе повторялось все то же, и тогда мало-помалу она привыкла к этому, и уже не звала его никуда, и могла, как не могла еще недавно, прожить и день, и два, и три, не слыша его голоса, и ждала лишь субботы или воскресенья, чтобы взять лыжи, встретиться с ним на вокзале и ехать потом в пригородном поезде сорок минут до кособокого скворечника как бы уже родной станции, одиноко стоящей среди белого поля, за которым по пологому склону разъехались, какой куда, бревенчатые дома дачного поселка…