Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

— Это вы к чему? — подумав, так же уязвленно, как тогда, когда Марина назвала его философом, спросил Миша.

— Это я, Миша, к тому, что я вам, наверно, завидую. Не тому, что вы меня раза в два моложе… вам сколько?

— Двадцать два.

— Видите, как я точно почти. Так не тому, что моложе, а тому, что можете еще обходиться собственной, так сказать, энергией. Она у вас еще не истрачена, вам еще не нужно ничье плечо, ничье соучастие… — То, что Андрей Павлович говорил сейчас, как-то не очень вязалось со всем его обликом, уж чьей-чьей проблемой было, но только не его. — Такой лишь вопрос, Миша, — продолжил он. — Это вот «свое личное» может быть самого широчайшего свойства — скажем, отдать жизнь за счастье всего человечества. Или сугубо эгоистического — чтобы денег по горло, чтобы все жизненные блага… Так вот вопрос: как вы чувствуете, какого оно свойства в вас?

Миша глядел на Андрея Павловича с некоторой обалделостью.

— Я Аню жду, при чем здесь счастье всечеловеческое? — сказал он.

Андрей Павлович расхохотался и ударил ладонью по столу.

— Великолепно, Миша! Великолепно! Вы Аню ждете, и этим все сказано. И ни до чего остального вам нет дела. Великолепно!.. Ну, это в данный момент, так сказать, — нахохотавшись, проговорил он. — А не в данный, оглядывая все простирающееся перед вами пространство вашей жизни? Чего бы вы хотели в жизни?

Миша снова помолчал, как бы обдумывая, стоит ли отвечать Андрею Павловичу. И решил отвечать.

— Вообще-то я бы куда-нибудь в сферу обслуживания хотел. Я сейчас на заводе работаю, второй разряд строгальщика у меня… Ну что за удовольствие, никакой свободы действий. Как по рукам и ногам связан. Дали тебе наряд — и мантуль. Ставь железяку и спускай с нее стружку. Тоскливо. У меня друг официантом, зовет меня все время. Сколько за один вечер лиц перевидит, и все каждый вечер разные. Ну, не говоря о том, что в хороший вечер и пять красных имеет… Все пока решить для себя не могу. Чтобы не пролететь. Может, лучше в автосервис податься. А? Вот вы как человек с опытом, вы как думаете?

Веселое выражение лица у Андрея Павловича во время этого Мишиного откровения сменилось было недоуменным удивлением, но удивление, подержавшись недолго, вновь уступило место веселости, только теперь с оттенком насмешки.

— Лучше всего в альпинисты, Миша, — сказал Андрей Павлович. — Раз спрашиваете, то вот вам, на основе моего опыта: в альпинисты. Полная свобода действий. Никто тебя не заставляет. Хочешь — и лезешь. А сколько впечатлений! Будь я молод — только бы в альпинисты подался.

— Но ведь альпинисты… — Миша не был уверен, прав ли он, — это же на общественных началах?..

— Как? А, да, на общественных, безусловно.

— Ну, это смешно тогда. Хотя и не очень. Я вашим мнением всерьез интересуюсь, а вы шутки шутите…

Андрей Павлович издал странный звук, похожий на мычание. То ли сдерживал смех, то ли выразил таким образом свою досаду.

— Простите, Миша, — сказал он. — Я не прав. Я как-то… Мне кажется, если вполне серьезно, то лучше всего в проводники. Что касается лиц — ни один ресторан по количеству не сравнится. И по качеству, откровенно говоря, тоже. С чаевыми там, конечно, неважно, разве что бутылки сшибать… но умная голова узкое место всегда найдет. В пункте «А», откуда выезжаешь, дефицит женских лифчиков, а в пункте «Б», куда прибываешь, лифчиков полное изобилие. Или наоборот. Или не лифчиков, а чая. Или не чая, а прищепок для белья. А можно постараться на международную линию попасть. Берлин, Варшава, Прага, Бухарест… А? Это уже вообще на порядок выше.

Миша глядел на Андрея Павловича настороженно и с сомнением.

— Это вообще очень интересно, это вот, о проводниках. Не думал никогда как-то… Хотя едва ли. — По мере их разговора с Андреем Павловичем он становился все более и более уверенным в себе, и сейчас эта уверенность перешла даже в некоторую развязность. — Проводник — это ведь все разъезды. Все в дороге, дома только оклематься. А я женюсь скоро. Так что едва ли. Зачем жену оставлять дома одну? Это соблазн. А я хочу, чтобы семья была семьей. Вот я, вот она, и никакого зазора между нами.

— Одна-ако!.. — протянул Андрей Павлович — точно так же, как несколько минут назад, когда не нашелся что ответить Марине на ее слова, отыщется ли у него время для нее. — Это на ком вы собираетесь жениться? На Ане?

— Я здесь сижу, ее жду. Если бы не на ней, разве бы я стал говорить?

— И что, у вас уже твердый уговор?

— Нет, — ответил как отрезал Миша. — Я еще ей не предлагал. Я сегодня ночью решил.

— И так уверены, что согласится?

— А чего ж нет. Все они хотят. А она ко мне… да я с ней все, что захочу, могу — так она… Только пока не допускал себя. Если б не жениться, тогда бы можно, а так — попридержусь. Потом слаще будет.

— Одна-ако! Однако!.. — Андрей Павлович был в неподдельном изумлении. — Ну, вы настоящий феномен, Миша!

— Я не дурак просто, я жизнь понимаю. У меня отец ходоком был, ни одной юбки пропустить не мог. Наслушался я ора с мальства, насмотрелся… что, хорошее у него житье было? Ни себе, ни матери, ни нам. Нет, уж я женюсь — так чтоб семья. А если она куда в сторону, так я уж…

— Так я уж здесь! — перебил его речь Маринин возглас. Это она, с чашками и с кофейником в руках, быстрым бесшумным шагом вошла в комнату. — Что, про баб разговор? — поставила она кофейник с чашками на стол. — Не знала ни одной мужской компании, в которой разговор в конце концов не скатывался бы на баб.

— Мариночка! — разом перестраиваясь на нее, воскликнул Андрей Павлович. — А разве в женской не так же?

— Конечно, нет. В женской — на мужиков.

Миша засмеялся. С той развязностью, что прорезалась в нем, пока разговаривал с Андреем Павловичем.

— Все одинаковы!

— Одинаковы, Мишенька, — сказала Марина, — те, кто одинаковы.

Теперь, довольный Марининым ответом, захохотал Андрей Павлович.

— Это вы в смысле, что все-таки не похожи? — помолчав, спросил Миша.

— Не похожи, не похожи, — тоже смеясь, согласилась Марина. — Мужчины ведь, если сбоку посмотреть, это что? Черт-те что и с боку бантик. А женщины? Тоже черт-те что, но без бантика.

— Перестань пошлить, Маринка, — с ленцой, еще не остыв от смеха, сказал Андрей Павлович.

— А что? Что такого? Разве неправда? — быстрым движением Марина подсела к столу и прижалась щекой к лежащим на столе рукам Андрея Павловича. Протекло долгое, бесконечное мгновение, и Марина подняла голову, посмотрела на Андрея Павловича сияющими глазами. — Я не пошлю, я иронизирую. Это разные вещи. Кто пошлит, тот пошляк, а кто иронизирует — страдающая личность.

Андрей Павлович, едва Марина подняла голову, спешно убрал руки со стола.

— Это отчего ты страдаешь?

Марина, не отрывая глаз, глядела на него.