Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

Нина Елизаровна, как-то странно поникшая после всего происшедшего сейчас, словно бы даже пришибленная, тихо и осторожно подошла к Лиде, робко и слабо обняла ее.

— Все, Лида, к лучшему, — сказала она, как бы не утверждая это, а лишь пытаясь убедить в том саму себя. — Забудется, пройдет, перемелется… А я всегда тебе говорила: Андрей — это трата жизни, и только. А теперь ты свободна…

— Да что ты со своей свободой! — тут же влезла в речь Нины Елизаровны Аня. Она все стояла на диване, гнев ее не вышел до конца, и ей требовалось выпустить его. — Свобода, самостоятельность… Что с нею делать, с твоей самостоятельностью? Солить? Дрянь такая, что и с солью не съешь.

— Аня! — не повышая голоса, умоляющим тоном попросила ее остановиться Лида.

В другом состоянии Нина Елизаровна не замедлила бы ответить Ане, сейчас она принялась решать про себя, следует ей отвечать или воздержаться, наступило молчание… и в этом молчании ясно и пронзительно заверещал в прихожей звонок. Он был так неожидан в наставшей тишине, да еще после всего случившегося, что все трое невольно вздрогнули.

— Кто это еще… — проговорила Нина Елизаровна.

— Вечер посещений какой-то… — произнесла Лида.

Аня соскочила с дивана и решительным шагом направилась в прихожую.

— Ну, я покажу сейчас! — с угрозой, с радостью мщения в голосе сказала она на ходу.

Из комнаты слышно было, как открылась входная дверь. Однако что там говорила Аня, было не разобрать, как не разобрать было, кто это там пришел и один ли человек или несколько; ко вот Аня вошла обратно в комнату — каким-то неуверенным шагом, с выражением растерянности на лице.

— Тут вот, мам, спрашивают хозяина… мужик такой… но вроде бы к нам.

Однако «мужик» не ждал у порога, он без всякого разрешения двинулся вслед за Аней и, слегка подтолкнув ее, чтобы освободила проход, тоже вошел в комнату. Это, был тот слесарь, что неделю назад приходил устанавливать умывальную раковину. И был он, как о том ясно говорили его движения, его плывущие глаза, основательно пьян.

— А, хозяйка! — сказал он, увидев Нину Елизаровну. — Ты тоже сгодишься. Хозяин или хозяйка… все равно. Хозяйка, может, лучше даже. Лучше даже, да? — подмигнул он и посмеялся. — Сейчас все хозяйки хозяева…

Оторопевшая Нина Елизаровна немного пришла в себя.

— Что вам, собственно, нужно? — спросила она.

— Шутишь, хозяйка! — сказал слесарь. — Мне? Мне ничего не нужно. Это тебе нужно. У кого раковина текет? У меня?

— Вы что, устанавливать раковину пришли? В десять вечера?

Слесарь опять пустил свой короткий, ненатуральный смешок:

— Что ты, хозяйка! Рабочий день — восемь часов… ни за какие коврижки!

— Так что вам тогда нужно все-таки?

— Опять шутишь, хозяйка? Мне ничего не нужно. У меня раковина не текет. — Слесарь тряхнул руками, раз, еще раз и вытряс из рукавов полузастегнутого ватника по литой чугунной штуковине. — Во, видала? Кронштейны. Тридцать два сантиметра. Кому нужно? Мне? Мне не нужно.

— А если не устанавливать, зачем вы их принесли? — решив помочь матери в этом вязком, невнятном разговоре с пьяным человеком, спросила Лида.

Слесарь выставил перед собой кронштейны.

— Раковина кому нужна? Мне? А штук этих нигде не достанешь.

— Что, добавить хочется, на бутылку не хватает? — вмешалась в разговор Аня.

— О! Маленькая, а догадливенькая, — слесарь посмеялся одобрительно и довольно. — У сторожа в магазине бутылка сейчас десять рублей.

— Тебе что, куют здесь деньги? — сказала Аня. — Портвейн купишь.

Слесарь, подавшись вперед, пригляделся к ней повнимательнее и развел руками с зажатыми в них кронштейнами:

— Не принимает организм, догадливенькая. Только пшеничную… — Он отвел от нее взгляд и тут увидел на столе бутылку коньяка, оставленную Евгением Анатольевичем и все это время так и простоявшую здесь. — О! — с радостной развязностью вскинулся он и обвел теперь оценивающим взглядом всех троих. — А вы, я вижу, сами гуляете! Одни девочки… Берите меня с другом в компанию. Ух, парень… закачаетесь!..

Нина Елизаровна решительно ступила к столу, взяла бутылку и протянула слесарю:

— Вместо водки. Устроит вас?

Слесарь не принял бутылку.

— Коньяк, что ли? Клопами пахнет.

— А ты что, как клопа раздавишь, так его нюхаешь? — спросила Аня.

Слесарь замер. Пьяное его, заторможенное сознание высчитывало, какова степень нанесенного ему оскорбления. И высчитало, что он оскорблен — сильнее не может быть.

— Ты что, падла, издеваешься над мужчиной? — угрожающе двинулся он к Ане. И замахнулся кронштейнами. — Я вот сейчас… уделаю — ни один урод замуж не возьмет…

Едва ли он собирался действительно ударить ее, но Аня испуганно отшатнулась, попятилась, и это ее движение бросило Лиду к слесарю, она ухватилась за кронштейны и попыталась отнять их:

— Да что вы тут!..

— Ах, падла!.. — рванул слесарь кронштейны из ее рук.

Лиду мотнуло вслед за ними, она почувствовала, что пальцы ей разжало и она выпускает кронштейны, а в следующее мгновение ее прожгло неожиданной жаркой болью над переносицей, и от этой на миг ослепившей ее боли она упала на колени. Это один из вырванных у нее кронштейнов, описывая в воздухе дугу, задел ее концом своего тяжелого чугунного тела.

— А-аа!.. — дико, страшно закричала Аня, продолжая пятиться и прижимая к груди руки с судорожно скрючившимися пальцами.

— Лидочка! Девочка моя! — бросилась к Лиде Нина Елизаровна.

Слесарь, неверными торопливыми движениями заталкивая кронштейны за пазуху, скорым скользящим шагом спешил уже убраться восвояси.

— Отродье бабское!.. — сплюнул он на ходу.

Аня наконец опомнилась от своего испуга, побежала за ним и захлопнула дверь, так все это время и простоявшую открытой.

Кронштейн рассек Лиде кожу на лбу, и через переносицу на щеку ей, на губы, на подбородок тоненькой струйкой точилась кровь.

— Да, в общем-то, и не очень сильно. Это я от неожиданности… — смущенно и виновато улыбаясь, проговорила Лида, поднимаясь с коленей.

Нина Елизаровна поддерживала ее под руку.

— Но у тебя кровь! — Она метнулась к шкафу, открыла с размаху створку, вытащила пакет с ватой, оторвала клок и, намочив в одеколоне, приложила к Лидиной ране. Намочила еще один клок и стала вытирать кровь у нее с лица. — Боже мой, господи боже мой, взять и ударить женщину!.. Что за свиньи мужики, что за свиньи! Все, кругом, куда ни глянь! За что их уважать… за что?! Трусливые, подлые, пьянчуги… Ни в одном намека на личность!

— Не надо, мама, перестань. — Лида морщилась от щиплющей боли, но терпела, не отстранялась. — Что мужчины… что их ругать. Они нас, мы их… и все это бессмысленно.

— Ага, он тебе по щекам ни за что ни про что, а ты — бессмысленно? — Аня, вернувшаяся в комнату, обхватив себя крест-накрест руками, ходила быстрым дробным шагом по узкому свободному пространству между обеденным столом и дверью, где на ночь обычно ставилась для нее раскладушка. — Ни ответить ему тем же, ни в милицию на него подать, так хоть душу отвести могу?!