Анатолий Курчаткин - Звезда бегущая

— А оно, оказывается, и в самом деле было заряжено. Ты ведь взводила курки? — посмотрела она на Аню.

— Я его только попугать хотела… я не думала! — в Анином голосе сейчас прозвучал уже не испуг, а ужас.

— Вот тебе и на, — проговорила Нина Елизаровна растерянно. Происшедшее объяснилось, страшного ничего не произошло, и сердце ее тут же встало на место.

Лида, по-прежнему держа ружье перед собою, вдруг начала смеяться.

— Заряжено… оказывается… оказывается… Нажала бы… и все, нет его… надо же!.. — говорила она сквозь странный этот свой смех и все смеялась, не могла остановиться, и на смех уже это не походило, скорее на рыдания.

Нина Елизаровна подошла к дивану, забрала у нее ружье и отдала его Ане, выпустившей наконец из рук одеяло.

— Перестань! — дотянулась Нина Елизаровна до Лидиных плеч и сильно встряхнула ее. — Перестань! Что ты мелешь?! — Она еще и еще раз тряхнула ее. — Как оно могло быть заряжено, с какой стати?

Аня понюхала стволы — пахнут ли порохом, понюхала, как и Лида, замок и повесила ружье обратно на медвежью голову.

— Курки спущены, — сказала она. — А я их взводила, точно помню.

— Точно, точно… — Лида перевела дыхание. Раздиравший ей грудь смех, может быть, не без помощи Нины Елизаровны оставил ее, она успокаивалась. — Вон, поглядите на обои… в углу под потолком.

Нина Елизаровна с Аней посмотрели под потолок — отставшие от стены и завернувшиеся вниз обои там были изодраны дробью в клочья.

Лида спустилась с дивана на пол, прошлепала босыми ногами к раскладушке, чтобы надеть тапочки, начала надевать, повернувшись для этого лицом в другую сторону, подняла голову — и так нога у нее и осталась всунутой в тапку лишь наполовину: в открытых дверях соседней комнаты, держась за косяк, стояла бабушка.

Остолбенение и немота напали на Лиду.

Но так длилось лишь какое-то мгновение — она бросилась к бабушке, и из нее вырвалось:

— Бабушка! Встала! Сама!

Лидин крик поверг Нину Елизаровну и Аню в такое же остолбенение. И так же, как Лида, они бросились затем к дверям соседней комнаты.

— Мама! Как ты смогла?! — голосом, в котором была готовность поверить в чудо, воскликнула Нина Елизаровна.

— Ну, дает бабушка! — в обычной своей манере проговорила Аня.

По старому, испитому временем, морщинистому лицу бабушки бродила неотчетливая блаженная улыбка.

— А вот, — сказала она слабо, по-прежнему продолжая держаться за косяк, — тут у вас грохнуло… я потянулась, потянулась… смотрю, встаю…

— Так ведь ты говоришь?! — потрясенно, будто не веря своим ушам, перебила ее Лида.

— Говорю? Разве? — удивилась бабушка. — А я и не заметила.

Дочь и внучки — все трое — смеялись так безудержно, так счастливо, так дружно, что и она следом за ними тоже немного посмеялась над собой.

— Ну-ка, — сказала она, отрываясь от косяка и делая шаг вперед.

Лида с Ниной Елизаровной на всякий случай подхватили ее под руки и, послушно следуя за нею, куда она вела, пошли рядом. Бабушка дошаркала до одного из кресел возле журнального стола и медленно опустилась в него.

— Тяжело…

— Бабушка! Пошла! Просто чудо какое-то! — с радостным восторгом произнесла Лида.

— Господи, счастье какое! — У Нины Елизаровны в голосе дрожали слезы.

— Теперь и умереть можно, — как отвечая им, все с тою же счастливо-блаженной улыбкой на лице сказала бабушка.

— Что?! — в один голос, пораженно воскликнули Нина Елизаровна с Лидой.

— Ну, бабушка! — хмыкнула Аня.

Бабушка, со своей счастливо-блаженной улыбкой на лице, оглядела по очереди всех троих.

— А когда ж еще? Самая бы пора. В счастье легко отходить. Будто напрямки босиком в рай пойдешь…

Никто из них троих ей не ответил. И Лида, и Нина Елизаровна, и Аня — все трое были в замешательстве, не понимая, почему бабушка, чудом, можно сказать, только что исцелившаяся, говорит о смерти. Вроде бы, по их, сейчас нужно было радоваться жизни.

— Вы ложитесь-ка, — снова по очереди оглядывая всех, сказала бабушка. — Вам завтра вставать рано, на работу всем. Жить вам… А я тут посижу пока. Належалась. Посижу. Ложитесь, не беспокойтесь. Я теперь всю ночь туда-сюда ползать буду. Раковину-то в ванной так и не поставили?

— Да нет, — сказала Нина Елизаровна, — лежит вон. Не удалось.

— А герань мою на кухне разбили, поди? Сколько просила принести мне — все увиливали.

— Разбили, бабушка, прости, — сказала Лида.

— Ладно, что ж… я уж догадалась. — Бабушка приняла это известие со вздохом смирения. — Лежу — ссоритесь все, слышу. Кричите все друг на друга. Неладом так…

Нина Елизаровна мягко, но решительно остановила ее:

— Мама, не надо.

Бабушка помолчала. Потом сказала:

— Ладно, что ж… — Снова помолчала и, подняв с коленей руку, слабо махнула ею: — Ну, ложитесь. Ложитесь. Мне что. Днем высплюсь. А вам на работу.

— Я тебя только укрою, бабушка? — Лида взяла с соседнего кресла плед, которым застилался на дневную пору диван, и развернула его. Бабушка, как лежала в одной рубашке, так, поднявшись, и оставалась в ней.

— Вот спасибо, милая, спасибо, Лидушка, сообразила, — благодарно покивала бабушка. — Ложитесь все, ложитесь…

Оно и странно было, с одной стороны, — укладываться спать, возвращаться к обычному, ординарному ходу жизни, когда только что произошло столь невероятное, фантастическое, а с другой стороны — что следовало делать, пир среди ночи затевать?

Аня нырнула под одеяло самая первая — сразу же почти, как бабушка велела ложиться. Устроилась на животе и уткнулась лицом в подушку, чтобы горевший еще свет не проникал сквозь веки, не мешал. Лида и Нина Елизаровна — обе, хотя и по-разному, но обе — чувствовали нелепость ситуации; хотя и по-разному, но обе испытывали неловкость, что лягут сейчас спать, оставив бабушку сидеть в ночной темени… ну да не затевать же было в самом деле пир среди ночи, да и действительно — какой день выпал сегодня, ноги не держали, нужно было выспаться…

Нина Елизаровна ушла в соседнюю комнату, и Лида погасила свет, тоже легла, Заскрипела под ней раскладушка.

— Спокойной ночи, бабушка, — сказала она.

— Спокойной, Лидушка, — отозвалась та. — Спокойной, Анюшка.

Аня не ответила. Сон опутывал ее, нужно было сделать усилие, чтобы ответить, а у нее не было желания на это усилие.

Бабушка сидела в темноте, слушая дыхание внучек, которое делалось все более спокойным, ровным — все более сонным; сколько так просидела, она не знала — не было ей никакого дела до времени, но вот сон обеих сделался глубок, прочен — ей ли, вынянчившей их, было не понять это по их дыханию, — и она медленными, слабыми движениями обрала с себя плед, смяла кое-как на коленях в комок, поднялась и, держа плед под мышкой, стараясь не произвести ни малейшего шума, двинулась на кухню.