Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Он хорошо помнит, как они собрались за неделю и переехали в эти места всей семьей. Отец промышлял на северном Урале. Попав на совещание передовиков Урала и Сибири, посмотрел местные угодья, приглянулось, приехал и взбаламутил семью. Мать сначала воспротивилась было: зачем уезжать на чужую сторону? Куда-то в Сибирь, за Обь, когда и здесь зверя и рыбы хватает.

Отец взъярился: там по сотне соболей добывают, осетры в реке, а здесь что? Еле-еле тридцать — сорок да щука в реке вместо стерляди. «Молчи, дура, если не кумекаешь», — закончил, расходясь, отец.

Мать, зная его крутой нрав, смирилась, да и верила, что не на худо семью тянет, не зря сниматься надумал.

Промхоз тогда выделил людей, помог отцу построить дом, лесу тут хватало. На новом месте всем понравилось: раздолье, большая рыбная река, заливные богатые луга, сколько хочешь скотины держи, а главное — промысел оказался хороший. Отец тогда добыл девяносто соболей и стал первым охотником на селе. Был довольнехонек.

А уж он-то, Ваня, знал, как добывать эти девяносто, много-много исходить надо, знал, что стоит один соболь, если рьяный попадется. Как-то в каникулы отец взял его с собой в тайгу, сколько радости: в седьмом классе, а уж за соболем пошел — есть чем похвастаться перед сверстниками. Соболятники были в почете на селе, а тут парнишка… Такие вылазки и закалили его, сделали настойчивым, ушла трусость. Тогда рано утром Барсик наткнулся на соболиный след, но соболь оказался «трудным», бежал и бежал на уход, то низом, то верхом, путая собаку. Они гнались сначала по следу, во второй половине дня услышали лай, который то появлялся, то исчезал, возникая справа, слева, спереди, сзади — кружить, вертеться начал соболь. Ваня еле тогда передвигал ноги, но терпел. И только поздно вечером, почти в потемках они нагнали соболя и убили. Торопясь, искали и рубили сушины, чтобы не замерзнуть. Ночевали прямо там, в ельнике, у костра. Потом уж Иван один добывал соболей и спать в тайге не боялся: азарт гнал его вперед и вперед.

Иван любил наезжать в родные края, поохотиться, порыбачить по-настоящему.

Но вот десяток лет назад в эти места пришли нефтедобытчики, понаехало полно народу, рядом с селом стал быстро расти город, настали новые, другие времена: нагнали видимо-невидимо техники, наземной и воздушной, — и отец снялся, подался дальше в тайгу, в отдаленный поселок, дом заколотил, а потом и продал: покупателей — пруд пруди стало.

Кто знал, что Ивану придется вернуться в родные места? Судьбу, ее не угадаешь, не всегда она от самого человека зависит. Человек иной раз одно, а судьба — другое. Грустновато сделалось. Болезненно воспринимал Иван уход старого жизненного уклада здесь. «Пойду хоть на дом погляжу — легче, может, станет», — решил он.

Шел медленно, вдыхая с наслаждением предвесенний вечерний воздух, зорко вглядывался вокруг. И опять он начал раздваиваться: одно спорило с другим, растаскивало Ивана на части. Вон какую улицу отгрохали, асфальт, дома многоэтажные, светло, как днем, а раньше, бывало, и с керосинкой сидели.

А все-таки та тихая старина проста, честна и доверчива: избы на замок не закрывали, рыба в ограде на виду лежала, никто не шевелил. А ведь люди в селе были, по понятиям некоторых, «бескультурные».

Теперь же едет образованный люд, а отец писал, так «шкодят», что оставить ничего нельзя, лодку с замка сбивают и угоняют. И Иван путался в мыслях, не мог найти выхода, лепетал: нет тут что-то не так, по-другому как-то надо. А как? Он и сам не знал пока. Увидел свой дом. Ничего тут не изменилось. Так же прочно стоит на просмоленных лиственничных стояках, и охлупень с коньком наверху, только в доме ходят чужие незнакомые люди, да антенна телевизионная накренилась к реке, словно чутко прислушиваясь к чему-то.

И будто повернулось что-то в Иване: нет, он не может не съездить к отцу перед тем, как начать стройку. Он должен встретиться, поговорить, понять многое, отец мудр. Да и немного уже, может, отцу и жить-то осталось: насквозь в ревматизме и радикулите: ночевки у костров в тайге, мокреть и стужа сказали свое, но держится старик, не хочет сдаваться.

И встало перед глазами: когда кончил школу, напутствовал отец: «Охотником не станешь. Не разрешаю. В институт поедешь в Свердловск, на родину. Любил мальцом с проводами возиться, в электростанции играть — вот и жми по этой части. Все», — отрезал тогда.

Иван знал, что перечить отцу было бессмысленно. А вот теперь он благодарен ему. Работу любит, здоровье сохранено. Уже за сорок, а не баливал, слава богу, ничем. Охота и рыбалка стали делом любительским.

Этим же вечером Спирин позвонил Урусову, шофер пригнал машину, и на этом самом УАЗике, на котором ехали с аэродрома, Иван один мчался за сотню километров по зимнику в дальний таежный поселок к отцу, надеясь утром вернуться.

Он ехал и не узнавал дороги, часто спрашивал, правильно ли катит: вместо полузаброшенного узкого зимника, стискиваемого с обеих сторон тайгой, стлалась широкая бетонированная дорога и еще, видимо, одну ладят сделать. «Просека-то вон какая широченная разрублена», — думал Спирин и удивлялся: можно ли было предположить, что в этих богом забытых местах проляжет такая автострада, дивился и тому, сколько машин движется по дороге, каких марок только нет. Больше все иностранные, и это одновременно удивило и обидело Спирина: что, разве наши машины хуже? Или все еще не научились делать? Вся эта лавина двигалась, гудела, будила ночь, наполняла грохотом, шумом.

«С нефтяных промыслов катят. Опять до отца достает цивилизация. Не знаю, как старик воспримет все это. Дальше ехать уж некуда: с севера газодобытчики надвигаются. Приеду — увижу».

И радостно, и печально сделалось Спирину. Радостно оттого, что дело приняло такой размах, он понимал, как много это все значит, а печалился от того, что как бы не задавила эта вся мощь то, что здесь, да и не только здесь, на всей земле ценится исстари, то первозданное, без которого и жить-то человеку нельзя, да и самой жизни-то настоящей, здоровой не бывает. И эти два чувства смешивались в нем, будили тревогу, заставляли напряженно работать мозг. Как станет работать он? Какова атмосфера будет на его стройке? Ведь построят несколько большущих водохранилищ, что за вода будет там? Сохранится ли там все живое? Как он по-хозяйски подойдет ко всему? Будет бороться или сдастся? Все это сейчас волновало его, заставляло думать и думать. Он даже съехал на обочину дороги, навалился на баранку, смотрел на автомобильный караван, и в его глазах вспыхивали то радость, то тревога, а порой и печаль.

Поселочек еще не показался, но Спирин угадал его: в кедровом распадке около ручья сгустился туман, наносило запахом дыма, вскоре и собаки залаяли.