Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Илья беспрерывно курил папиросу за папиросой, на Ефремовы слова не отвечал, они гудели где-то мимо и отдаленно.

Ефрем уже догадался: что-то встревожило шибко Илью. Больше не приставал, ждал, когда придет Илья в себя, сел рядом на бревно, думал о своем. Мелькала догадка, какая-то надежда: видно, близко знакомы Илья с лесничихой. Может, и вынесет. Набегало и другое: все пошло в тартарары. У него достаточно северного стажу, еще бы пяток лет — и пенсия. Денег на старость хватило бы, поезжай в свою деревню на Обь, да и поживай спокойно. Теперь же все насмарку, все кувырком — вся жизнь. Нет! Ему надо вывертываться. Иначе он не сможет. Растранжирить годами накопленное? За этот лес еще и не хватит…

У Ильи отпустило немного. Он уже видел все ясно, нерасплывчато и Ефрема разглядел: сидит, повесил голову. Илья теперь не знал, как и обойтись с Ефремом: с одной стороны понятно — «крутил-вертел» и получить по заслугам должен, а с другой стороны, из-за его, Ефрема, он встретится сейчас вот с Ольгой, и эта встреча ему дорога. Работал бы на газопроводе, может, и не встретил. Вот и сидят сейчас перед ним два Ефрема. «Эх! — вздохнул Илья, — это сразу и не решишь наскоком, больно много разного нахлынуло». Потом он разберется. Ефрем никуда не денется. Ольга! Ольга!

Долго они тогда не набегали, пространствовали всего месяц. Его взяли в Саратове в городском парке, культурненько. Они уже познакомились с местными ворами. Сидел он с девкой их компании, покуривал, в костюмчике, честь по чести. Подошел человек в штатском, вынул из кармана фотографию, посмотрел на нее, на Илью, произнес вежливо:

— Пройдемте со мной, молодой человек.

Вера подняла шум: «Это хамство! — отталкивала мужчину, кричала ему: — Беги, Илья!» Он только хотел юркнуть в кусты, но его уже держали двое. «Все, кончилась свобода», — только и подумал тогда Илья.

Началось следствие, противные пересылки, где вечно возникали ссоры, скандалы, стычки. В тюрьме быстро узнают людей: кто он, откуда, за что? Их шпана вся уже сидела. Об Илье уже многие знали, он был всех моложе, воры утешали: малолетке много не должны дать, хоть и статья веская: групповое воровство, связанное с грабежом. Но маститые поправляли, что законы жестокие, и спуску ему не будет, и сели они капитально.

Илья откинулся к стволу сосны. Нет! Ему надо дать передышку перед тем, что его потрясло, и он почти не помнил себя. Ему и теперь не различить: в своем уме он был или нет, и если не в своем, то, наверное, это было видно. Такого состояния больше с ним не было, и упаси бог. Как он ни старался передохнуть, а суд, вот он, уже идет. Скорей уж, да и делу конец, полегчает, успокаивал он себя. Судья была женщина, незнакомая. Председателя их городского суда отстранили: его сын спутался с ними, алкоголик, пил что попало: и одеколон, и духи.

Илья в последнем слове не просил пощады, как его «дружки», все десятеро, а разошелся, как с ним тогда стало случаться, слова выкрикивал пополам со слезами.

— Ну, сбился я, ошибся, некому меня поучать. Мой отец на фронте погиб (это он узнал уже перед судом, когда сидел следственно), — а его, — обернулся он к «Мякине» (такая кличка была у сына председателя суда), — всю войну в форточку кричит: «Смерть немецким оккупантам!», — не знал тогда Илья, что судья сражался за Москву, получил орден. Списали его из-за тяжелого ранения. Пока воевал, и испортился его сынок. Он так был неправ, что его и теперь жжет за обиду, нанесенную председателю суда. — Я знаю, судите, ссылайте на Колыму, вообще куда хотите. Знаю, что не пощадите, никто не смилуется, его вон станете выгораживать, — он кивнул на «Мякину», захлебнулся слезами и сел. Вот и теперь он, взрослый мужик, всякое повидал, а слезы выступили у него и удивляют рядом сидевшего Ефрема, который качает головой, как дурак, и произносит: «Да, паря, да. Бывает». И оборачивает это в свое, что, пожалуй, дела-то и уладятся. Тут не «шухли-мухли», видно.

А потом, как набат, голос судьи:

— Пустов Владимир, Крылов Виктор (это «Мякина»), — перечислила и других, — пятнадцать лет лишения свободы; Белоусов Илья — пятнадцать лет…

Илья покачнулся тогда, как сейчас видит, — вот как запало в памяти — и зал начал смещаться куда-то в сторону, а в голове: вот она, жизнь его! Как пропасть. И последние слова судьи: учитывая трудное беспризорное воспитание несовершеннолетнего подростка, условно, с испытательным сроком три года — Илья услышал глухо, отдаленно, но словно кто-то сдернул с глаз пелену из слез. Только волнение да дрожь в теле он не мог унять долго: ему поверили!! Что плели эти маститые! И какая злоба к Вовке. Он не знает, как удержал себя или не удержал, пошел на него, но его тихонечко взял за локоть милиционер и вывел на воздух, остальных взяли под стражу.

В ремесленное его приняли. Никто и вида не подал, словом не обидел. Он выучился на сварщика, и поехал в родные края, только севернее, на стройки.

Про Ольгу все-таки узнал, что ее в селе нет, уехала на Урал, в институт.

«Вот и довелось встретиться», — Илья поднялся с колодины, направился к избушке.

— Так как, Илюша? — спросил Ефрем. — Значит, можно надеяться?

Илья смотрел на него каким-то шалым, отчужденным взглядом, но соображал все отчетливо, сказал спокойно:

— Не могу я ей лгать, Ефрем. Говори все, как было. Начнешь юлить — пеняй на себя. Тебе хуже станет.

…Ольга подошла к избушке, увидела сидящего на чурке пригорюнившегося Ковалева. Хотела заговорить с ним, но оба они услышали треск сучьев, увидели еще издали подходящих: кряжистую приземистую фигуру Ефрема, а рядом рослого плечистого мужчину с закатанными по локоть рукавами рубахи.

Они быстро подошли и не успели еще обмолвиться, как Илья, вскинув глаза, крикнул радостно:

— Ольга! — и ринулся к ней.

— Она самая, Илья Тимофеевич, — улыбнулась Ольга, еле сдерживая волнение, и подала руку.

Илья было хотел обнять ее с радости, с чистой душой, но Ольга, сама не зная почему, что ее оттолкнуло, — отпрянула. Видно, взял свое служебный настрой: он провинившийся, жулик, она — проверяющая, судья, наводящая справедливость, порядок.

— Что же вы на меня так смотрите, Ольга? Сколько лет не виделись, как вроде чужие, не земляки даже.

— Да, дела наши в пику идут, Илья. Мои — твоим, твои — моим, — вылетело у Ольги, хотя и собиралась как-то помягче, постепенно — не вышло.

— Как это понять?

— Да с кислотой вот, где не положено, дошли слухи, режете, — стараясь говорить спокойнее, ровнее, промолвила Ольга.

— Как сказал мастер, так и режу, — улыбнулся Илья. Ольга недоуменно посмотрела на Ковалева.

— Когда проверяли, все нормально было. Я с лесником ходил, Ольга Степановна, — спокойно ответил Ковалев. — Можете справиться.

— Как это понять Ефрем Прохорович? — обратилась Фролова.