Николай Кузьмин - Соседи

— Опять вы волнуетесь, Степан Ильич!

— О, — издевательски хохотнул он, — какая заботливость!

— Ну хорошо, — сдалась она. — Мне, кажется, все равно нужно в магазин.

— Вот видите. Когда вы идете?

— Наверное… н-ну через час.

— Я вас встречу. До свидания.

На улице он взял такси и, пока ехал, часто посматривал на часы. Выйти и ожидать ее лучше всего у писчебумажного магазина. Он так и сделал. Этого места ей не миновать. Вон оттуда покажется и пойдет здесь… Она сказала — через час. Остается еще минут пятнадцать. А вот и скамейка, можно сесть.

Он увидел ее издали и вскочил. Одной рукой она вела ребенка, в другой несла кошелку. Малыш заметил его первым.

— Дя-дя! — закричал он.

«Узнал!»

Ребенок помог ему одолеть первую неловкость.

Опустившись на краешек скамейки, Наталья Сергеевна отодвинула его плащ и с тревогой посмотрела по сторонам.

Он рассмеялся:

— Да перестаньте вы! Раньше так горничные убегали на свидания.

— Вы все шутите…

— Они же уезжают, собираются. Вам не следует мешаться у них под ногами.

— Еще столько нужно сделать!

— Вы-то при чем?

— А собрать их? А погладить? А постирать? А билеты?

— Погладить! Билеты! Сами-то они что — без рук, без ног?

— Не кричите, пожалуйста, — попросила она, опуская голову.

Он перевел дух.

— Я смотрю, вы их только на руках не носите!

Потом взглянул на ее опущенную голову и замолчал.

Она первая нарушила молчание:

— Вы с плащом, да? Разве передали, что будет дождь? Я сегодня не слушала радио.

— Да нет, — смутился он, — это так. Вы лучше вот что… Я же жду! Вы мне так и не ответили на предложение.

Голова ее склонилась еще ниже. Рукой она погладила его старенький офицерский плащ. Молчание затянулось. Маленький Алеша начал с испугом поглядывать на строго спрашивавшего подполковника.

— Я рассказала им… — с усилием призналась Наталья Сергеевна, глядя себе в колени. — Вернее, не им, а Машеньке.

— Рассказали? — не понял он. — О чем?

— Что мы… ну, о вашем предложении.

— Так, так. Ну, и что же они? Вернее, она?

Он ждал. Наталья Сергеевна упорно не поднимала лица.

— Она мне… запретила. Она вообще не хочет… ну, чтобы мы… ну, чтобы вы даже звонили… — Помедлила и с глубоким вздохом сказала: — Вот.

Он откинулся на скамейке, губы его скривились.

— Прекрасно! Так сказать, отказано в благословении на брак!

— Мама! — вдруг закричал малыш, указывая в сторону.

Наталья Сергеевна вздрогнула. Первым ее стремлением было вскочить. Бледная, она смотрела на подходивших дочь и зятя. На лице Никиты, едва он увидел подполковника, появилось снисходительное выражение.

— Мама, — Машенька подчеркнуто не замечала подполковника, — ты же сказала, что идешь в магазин! Хорошо, дай мне сумку. Алешенька, идем со мной, детка.

— Почему ты не поздоровалась со Степаном Ильичом? — спросила Наталья Сергеевна.

— Здравствуйте! — бросила Машенька в сторону и взяла ребенка за руку. — Идем за кефиром, милый. Тебе давно пора пить кефир.

— Оставь его, — несмело попросила Наталья Сергеевна. — Мы сейчас идем.

— Ничего, мы сами сходим. Дай только мне сумку… Да дай же, вот еще!

Во время всей сцены Степан Ильич сидел, испытывая стыд. Видимо, следовало вмешаться, что-то сказать. А с другой стороны, что станешь говорить?

Увидев, что Наталья Сергеевна встает, он попросил:

— Не уходите. Одну минуту.

— Нет, нет… Нет! — Едва не плача, она затрясла головой.

— Хорошо, тогда один вопрос: когда они уедут?

— Через два дня.

— Гм… Ну хорошо, идите. Но я вам позвоню!

— Вы плащ забыли, — напомнила она, и это женское внимание к мелочам снова тронуло его и заставило подумать о том, как она ему необходима.

Глядя ей вслед, в беззащитную спину, он легко представил, с какими минами встретят несчастную Наталью Сергеевну дома молодые. «Нет, надо вырвать ее оттуда!»

Она еще не скрылась, а ему уже хотелось видеть ее снова, теперь уж не давать в обиду, утешать, и он твердо решил, что пережидать два дня, оставшиеся до отъезда молодых, вовсе не обязательно.

Крепкий запах кофе, осторожное звяканье посуды, иногда приглушенный шум воды из крана. Еще немного, и Клавдия Михайловна постучит, напоминая, что завтрак готов. Утро, надо снова подниматься.

Вместо того чтобы откинуть одеяло и спустить с кровати ноги, Степан Ильич вытянулся, закрыл глаза. М-да, Клавдия Михайловна… Он предлагает Наталье Сергеевне свою квартиру, свою, так сказать, руку и… ну и так далее. А как же свояченица? Перемены в его жизни вдребезги разобьют весь ее размеренный, устоявшийся быт. Ей останется местечко где-нибудь в уголке, не больше. Правда, он рассчитывал, что она уедет в Ленинград. Но, если разобраться, что ждет ее в Ленинграде? Сможет ли она там прижиться заново? Едва ли… Следовательно, задумав устроить свою жизнь, он как-то совсем сбросил со счетов эту несчастную, преданную ему старуху. Черт возьми, как все сложно, как неразрешимо сложно!

— Извините, я сплю! — крикнул он, услышав поскребывание в дверь, и, затрещав кроватью, отвернулся к стене.

В квартире надолго все затихло.

Но лежать бесконечно не годилось. Сколько можно! В конце концов, что из того, если он снова сядет в автобус и на знакомой остановке, напротив писчебумажного, усядется на скамейке, купит газеты? Как знать, а вдруг Наталье Сергеевне понадобится в магазин? Скорей всего, обязательно понадобится! Это ее обязанность: магазин.

Жить и двигаться, когда поставлена цель, стало приятно, радостно. Сборы заняли немного времени. Он уже положил в карман ключ от двери, когда из своей комнаты показалась Клавдия Михайловна. Старуха всегда приволакивала распухшие больные ноги, а сейчас выползла к нему через силу. Лицо, глаза, движения — все погасло.

Подавая ему небольшой бумажный сверточек, она смотрела в пол.

— Здесь письма Бореньки… И фотографии.

Не приняв свертка, Степан Ильич убрал за спину руки и грозно взглянул на нее сверху вниз:

— Что это значит? Что это значит, я спрашиваю?

Она стала ловить конец фартука. Из ее слезливого бормотания он понял одно — собралась ехать в Ленинград. Ну, ясно: дескать, не хочу быть помехой.

С громадным облегчением Степан Ильич дал волю гневу.

— Это еще что за глупости? Кто вам позволил? Что за дурацкие демонстрации?

Бушевал он до тех пор, пока она не расплакалась и, закрыв лицо фартуком, не ушла к себе.

«Вот ведь народ! И что за народ такой!» — докипал он, сбегая по лестнице.

То, что старуха не выдержала и заплакала, он считал хорошим признаком. Это были слезы облегчения. У них, сродненных за все эти годы памятью о погибшем, выработалось понимание друг друга. Ни в какой Ленинград она теперь, конечно, не поедет. Объяснилась, и достаточно. Но что же сказать Наталье Сергеевне? А, потом! Все же сознание, что это не выход, а просто-напросто временное утешение, самообман, заставляло его морщиться.