Николай Кузьмин - Соседи

…Он увидел ее, едва она появилась из-за поворота, и обрадованно вскочил. Наталья Сергеевна, стесняясь своего затрапезного вида, одной рукой придерживала на коленях полы халата, другой поправляла прядь волос. Степан Ильич догадался, что она выскользнула из дома под каким-то предлогом буквально на минуту.

— Убежали? — улыбнулся он.

Не отвечая, она вдруг села на скамейку и расплакалась.

— Ну, зачем вы? Зачем? Я же просила…

Он огляделся, пытаясь загородить ее от любопытных на остановке.

— Вы эгоист… эгоист! Вот вы кто!

— Успокойтесь… Если хотите, я уйду. Извините.

Плач ее стал тише, ладонями она закрывала лицо.

— Давайте пройдемся, — предложил он, желая скрыться от любопытных с автобусной остановки.

— Мне надо уходить, — отозвалась она из-за ладоней.

Он стиснул зубы и опустился рядом. Пускай смотрят, пускай пялят бесстыжие глаза! Наплевать! Но неужели, черт возьми, так и будет продолжаться без конца ее зависимость от дочери и этого… губастенького молодца? О, как он их сейчас ненавидит! Бессовестные, бездушные, беспардонные потребители, знающие лишь свои удовольствия!

«Она мне запретила…» Конечно, еще бы! Удобная же домработница. Видите ли, едут отдыхать и — никаких забот. Живут, точно идут мимо соблазнительной витрины. «Мама, дай!», «Папа, купи!» С детства, с мелочей все начинается. Сначала папа решает задачки, а ребенок списывает их в тетрадку, потом избавление, правдами и неправдами, от поездки в колхоз, в лагерь — справочки, звонки, знакомства. Ложь, с самого начала ложь, обман, забвение высокого смысла жизни. Напрасно мы так часто избегаем, стесняемся громких слов. Разумеется, затаскивать их, как расхожую монету, грешно, но привить их в душе, в сердце каждого — необходимо. В этом наша сила, и мы это не раз уже доказали. Высокий смысл жизни существует и существовал всегда, никто его не отменял и не отменит, разве только это сделает тот, кто хочет сам намеренно его зачеркнуть, забыть, опошлить. Но тогда беда ему — жизнь неминуемо накажет. За примером ходить недалеко…

Он вошел в раж и уже не мог остановиться. Каждую фразу он словно врубал рукой. Наталья Сергеевна совсем притихла, утирала пальцами щеки.

— Мама! — раздался сбоку возмущенный голос Машеньки, заставивший их обоих вздрогнуть. Она все же нашла их, выследила! В халатике, в домашних шлепанцах, лицо злое, помятое от сна.

— Мама, когда это кончится? Мне стыдно за тебя! Идем, — потребовала она и схватила ее за руку.

С покорным, виноватым видом Наталья Сергеевна пошла за дочерью.

— Ты никогда меня не слушаешь! — продолжала отчитывать Машенька мать. — Владислав Семенович… Ну что тебе еще надо? Интеллигентнейший же человек! Готов на руках тебя носить. Поехала бы в Кисловодск… Нет, тебе подай какого-то солдафона, да еще ко всему и психа. Почему он на тебя кричит? Я не позволю. Мало тебе…

А люди, люди на остановке… ну что за болезненная страсть к скандалам, к происшествиям? Впрочем, чего же — бесплатное представление!

Дома он осторожно открыл дверь своим ключом, но Клавдия Михайловна все равно услышала. Она искательно взглянула и сообщила, что приготовила его любимое блюдо — карпа в сметане.

— Прекрасно! — сказал Степан Ильич, направляясь к себе и на ходу стаскивая пиджак.

— Есть свежая черешня.

— Прекрасно!..

Он захлопнул за собою дверь и рухнул на постель. Подождав, Клавдия Михайловна приложила к двери ухо. Он крикнул:

— Извините, я потом! Обедайте без меня.

Положив палец на губы, она тихонько побрела к себе.

Поезд, которым должны были ехать молодые, отправлялся, кажется, в полдень, очень удобно, так что Наталье Сергеевне, как рассчитал Степан Ильич, ничто не помешает проводить их. Дальше он думал так: проводив, она останется на вокзале одна с ребенком, и ей будет, конечно, тягостно это внезапное одиночество, образовавшаяся пустота; следует помочь ей хотя бы в эти первые минуты.

Из всей вчерашней безобразной сцены ему с болезненной отчетливостью врезалось в память, как Машенька уводила за руку мать и отчитывала ее, точно провинившуюся школьницу.

Он взял такси и велел шоферу остановиться на другой стороне улицы, возле писчебумажного магазина, напротив злосчастной скамейки. Судя по времени, они сейчас должны собираться на вокзал. Как они, кстати, поедут: автобусом, трамваем? И подумал, что, если бы все складывалось нормально, ему сам бог велел заехать на этой машине и отвезти их. Так вот поди же!

Он увидел через дорогу Митасова, бредущего с пустыми бутылками в сетке. Впечатление было, что вчера он так и не сходил в магазин.

Чья-то рука хлопнула по верху машины, и в стекло заглянуло такое знакомое лицо, что Степан Ильич застыл с вытаращенными глазами: Машенька!

— Свободно? — спросила она, пытаясь открыть дверцу, и тут узнала его.

Подскочил еще Никита, тоже наклонился и заглянул. Они отпрянули и посмотрели друг на друга.

Шофер, сидевший за рулем, ничего не понял и завертел головой, оглядываясь на своего пассажира. А молодые, оба длинноногие, в кедах, джинсах в обтяжку, уже бежали через улицу к машине с шашечками на боку, из которой высаживалась женщина с ребенком. Они бежали, взявшись за руки, Машенька что-то сердито доказывала мужу и пыталась повернуть назад, он ее удерживал и тащил за собой.

Степан Ильич сел поглубже и откинулся на мягком податливом сиденье. Появляться в таком состоянии на вокзале лучше не стоило, и он вспомнил о Барашкове.

— Знаете что? — мрачно сказал он шоферу. — Поехали на Донскую.

Старый друг все выслушал, все понял.

— Слушай, Степан, ты только не кипятись. Ладно? Сказать тебе хочу.

— Ну?

— Жениться вам надо, а не по свиданкам бегать. Жениться и жить как следует. Не маленькие уж — скамейки-то отирать!

— Быстрый какой!

— Ничего не быстрый. Я же знаю, вижу — и она к тебе. Но ты же как скипидар. А то я тебя не знаю! Ты вот что, Степан: когда бесишься, не кидайся на людей, а если уж невмоготу, кусай себя за… одно место. Лучше будет.

— Балаболка ты!

— Женишься, совсем другим человеком станешь. Вот увидишь! А тут еще ребенок маленький имеется. Совсем хорошо!

В этом Василий Павлович был прав. О маленьком Алешке уже сейчас думалось постоянно и с нежностью. А если совсем привыкнешь? И к переживаниям последних дней прибавилась тоска по тому, чего он был лишен со смертью Бориса: ему захотелось настоящих родительских забот, вплоть до того, чтобы жаловаться на подрастающих детей, может быть даже страдать.

— Давай сделаем так, — предложил Василий Павлович. Теперь, когда ему запало в голову женить друга, он попер к цели самой короткой дорогой. — Придумаем какую-нибудь причину и соберемся. А там уж я сам все сделаю.