Анатолий Данильченко - Метелица

— Видимо, туберкулез. В лагере схлопотал. — Он улыбнулся. — Ничего, придут наши — подлечусь и повоюю еще.

— Харчи добрые надо.

— Да-да…

— Так что, батя, двигаем? — спросил Тимофей. — Как там старики меж собой думают?

— Ждут один другого — кому первому. Я — хоть завтра. Все собрано: одежка теплая да харчей недели на две. Хватит?

— С избытком, — отозвался Левенков. — Возьмут Добруш, считайте, Метелица — свободная.

— Э, не скажи. Восемнадцать верст ить…

— Ты слушай, что Сергей Николаевич говорит. Он в этих делах лучше нашего понимает, — перебил батьку Тимофей и добавил: — Солдат.

— И я солдатом был! — проворчал Антип Никанорович и хмуро взглянул на сына, мол, не перебивай старших.

В дверь постучали, и после недолгого шарканья ног в сенцах в хату вошли дед Макар и Лазарь.

— Здравствуйте вам! — прогудел Макар и оглядел собравшихся. — Кажись, мы вовремя. — Он вытер ладонями бороду и присел на подставленную Антипом Никаноровичем табуретку. Лазарь умостился на краю лавки.

— Аккурат, Макар. Тут мы об уходе меркуем. Порешили — завтра.

— Во-во, в самый раз, — заворкотал дед Макар. — И помехи никакой, полицаи нонче драпанули.

— Как это? — удивился Антип Никанорович.

— Обноковенно. Толечки што Евдокима сустрел. Сказывает, а ни одногошеньки в Метелице не осталось. Вот я и толкую: молодые пущай уходют.

— А вы что же? — спросил Тимофей.

— Куда нам, старикам, от хат своих, правда, Антип?

— Нет, дядька Макар, батя с нами уходит. И вам не следует оставаться.

— Ага, Тимофей Антипович! — подхватил жалобным голосом Лазарь. — Накажи ты ему, што вместях надо. А то уперся: не пойду, и хоть ты…

Дед Макар глянул на сына, и Лазарь осекся на полуслове, виновато пожимая плечами.

— Пошли, Макар, не дури. Обидно ж перед самым приходом наших угодить к немчуре в лапы.

Дед Макар поерзал на табуретке, помял в кулаке свою жидкую бороду и проговорил раздумчиво:

— От немца мы с тобой не бегали, чего ж от своих теперя?

— Ну, ты это… — Антип Никанорович засопел. — Не путай! Тогда с земли своей уходить надо было, а нонче на неделю какую… Сравнил!

— Многие остаются, — гнул свое Макар.

— Ямки с барахлом сторожить! — проворчал Антип Никанорович. — Кому оно потребно, барахло твое?

— Найдутся охотники.

— Ох, Макар, не жадничай, не к добру это.

— А тебе не жалко?

— Жалко! — Антип Никанорович помолчал. — Однако я еще пчел завести желаю.

Левенков удивленно поглядел на Антипа Никаноровича, перевел взгляд на Тимофея, и тот пояснил:

— Обычай у нас такой: как почувствует человек, что пришла старость, обязательно пчел заводит. А молодые не держат. Вот и батя о пчелах заговорил.

— Пора, сын. Пора, — вздохнул Антип Никанорович.

Поговорили еще с полчаса, условились о времени сбора и стали расходиться. Под конец дед Макар сдался:

— Оно, может, и правда ваша…

Антип Никанорович проводил всех на улицу, запер калитку, потрепал холку Валета и подался в хату, ежась от холодной мороси.

Рано поутру в Метелицу вступили немцы и сразу же начали готовиться к обороне. Два танка прошли по садам, подминая гусеницами плетни и заборы, ломая деревья, кусты смородины, малины, разрушая бани сельчан. Лязг железа заглушил остервенелый брех собак, дым и смрадный запах вполз во дворы и хаты. Вдоль проложенной танками «дороги» наметилась линия обороны. Всех сельчан выгнали копать траншеи.

Собравшиеся во дворе Антипа Никаноровича Тимофей с семьей, Левенков и Наталья так и не успели уйти из деревни. Их выгнали в сад и вручили лопаты, только Прося осталась в хате с детьми.

От бани Антипа Никаноровича осталась груда искореженных бревен и досок, две сливы и три яблони сломаны под корень и вмяты в помидорные грядки. Сквозная брешь в плетнях открывала поля, огороды и ломаную черту леса. После черной работы танкистов в саду стало как-то пусто и неуютно. В сером небе низко над землей повисли лохматые облака, хмурилось утро, только на востоке изредка выскальзывали бледные лучи осеннего солнца и тут же растворялись в дымной мгле.

Антип Никанорович копал траншею в своем саду, зло сопел, косясь на солдата, прохаживающегося рядом, и ворчал:

— Досиделись, едрит твою! На немца горбатим… Эк, это ж надо! Ну, скажи ты мне на милость, Тимофей, чего ждали, тянули чего? Што мы теперя? Тьфу! — Он яростно плевался и ругал сам себя: — Копай, копай, старый хрыч! Копай, штоб тебе руки поотсыхали! Роби на ворога, помогай иродам цепляться за землю твою! Брешешь, нечистая погань, за чужую землю не удержишься, выплюнет она тебя, как мосол обглоданный!

— Да не ворчи ты! — унимал батьку Тимофей. — Выроем траншею и уйдем.

— Хорошую позицию занимают, — отозвался Левенков, сгибаясь над лопатой. — Трудно нашим придется.

— О то ж! — подхватывал Антип Никанорович. — Поле што на ладошке. Бывалоча, в четырнадцатом похожее место брать пришлось, так полегло наших — страсть!

К обеду траншеи были готовы, и немец махнул рукой — убирайтесь. Антип Никанорович кинулся в хлев, вывел корову и торопливо запряг в воз. Зорька дико озиралась и раздувала ноздри.

— Извиняй, голубушка, не серчай. Не по доброй воле, бог свидетель, — воркотал он виновато. — Сослужи службу.

Быстро погрузились и выехали со двора. На улице, прижимаясь к плетням, чтобы не угодить под машину, двигалась колонна беженцев. Шли, сгибаясь под узлами и чемоданами, тянули нагруженные тачки, поторапливая друг друга. Каждому хотелось поскорее выбраться из деревни. Немцы на сельчан не обращали внимания, суетились на шляху, занимали опустевшие дворы и хаты. Рычание машин, крики, команды, треск, дым…

На краю деревни семейство Антипа Никаноровича догнало Лазаря. Он с женой катил двуколку, заваленную оклунками с барахлом. Деда Макара с ними не было.

— А Макар где? — спросил Антип Никанорович.

— Догонит он, догонит, — зачастил Лазарь. — Доглядеть там надо, хату закрыть…

«Значит, остался, — подумал Антип Никанорович. — А я вот… Эх!» Он повернулся, чтобы еще раз взглянуть на покинутый двор, но хаты уже не было видно. И на душе у него стало тревожно. Он хорошо знал, что надо уходить, но всем существом своим тянулся назад, к родному плетню. И только уверенность в скором возвращении заставляла его шагать в общей колонне беженцев.

У последнего двора деревни разъяренный Денис Вилюев размахивал кнутом и ругался на чем свет стоит:

— Халява проклятая, чтоб ты околела! Поднимайся, засеку-у-у! — Он с силой опускал сыромятный кнут на коровью спину, хватал свою Красуню за рога, пытаясь поставить на ноги, и выдавал новую тираду замысловатых ругательств. Молодая Денисова корова жалобно мычала, крутила головой, вскакивала на ноги, но, почувствовав хомут на шее, падала на землю, не желая тянуть воз. Денис распалился до предела.