Анатолий Данильченко - Метелица

«Отдых — вот что мне нужно, — думал Брунов. — Хотя бы на недельку забраться куда-нибудь под Кленки или на Ипуть, поставить палаточку, наладить костерок, удить рыбу и ни о чем не думать. Когда же я в последний раз был на рыбалке, в тридцать девятом или в сороковом? В сорок первом уже не пришлось… Да, в сороковом, весной. На рыбалочку… Вот разберемся со всей этой сволочью, и отдохну». Он мечтательно вздохнул и тут же прогнал праздные мысли. Ни о каком отдыхе не могло быть и речи. Работы под завязку, на кого оставишь, на Малинина? Этот дров наломает, потом не разберешься. Малинина прислали в НКВД всего полгода назад, но Брунов успел понять односторонность и показное рвение этого человека.

Недостатка в делах Брунов никогда не испытывал, но сейчас их собралось особенно много. Война прошла, как паводок, сметая все на своем пути, но в то же время оставляя всевозможный мусор и хлам. От этого мусора и очищал Брунов свою землю. В каждой деревне были старосты и полицаи, добровольные изменники и трусы, которых вынудили совершать преступления. Одни удрали с немцами, других настигла партизанская кара, но многие остались, перекочевали из деревни в деревню, притаились и живут. Послевоенная проверка выявляла все новых и новых преступников, о них сообщали люди, требуя справедливого наказания, но ни один из них не пришел с покаянием сам, наоборот — старался запутать следствие, юлил, изворачивался. И для каждого дела нужны были убедительные улики, свидетели. А свидетели не всегда находились, улик не всегда хватало, и Брунову приходилось распутывать эти клубки грязных преступлений, ежедневно сталкиваясь с людской подлостью. Бывало и другое: клеветали на честных людей, сводя какие-то личные счеты. И в этом случае необходимо было разбираться со скрупулезной точностью, чтобы не пострадали невиновные.

Дело учителя Лапицкого заинтересовало Брунова с чисто профессиональной стороны. Казалось бы, все ясно, улики налицо, но чутье следователя подсказывало: не торопись с выводами, что-то здесь не так. Ему встречались явные преступники, для осуждения которых не хватало доказательств, и приходилось собирать их по крупицам. В деле Лапицкого было все наоборот: доказательств вины с избытком, но именно тот факт, что этих доказательств было слишком много и все они лежали на поверхности, насторожил Брунова. Уже сейчас он видел, что с делом Лапицкого придется повозиться, каким бы оно на первый взгляд ни казалось простым. Надо опросить детей, поговорить с председателем Илиным, проверить Довбню. Все предстоит сделать самому, Малинину доверять нельзя — слишком подозрителен, будет искать доказательства вины. А их и без того хватает. Но в первую очередь — Чесноков.

С этого Брунов и решил начать свой рабочий день. Вызвал Малинина. Капитан явился, как всегда, деловитый, готовый выполнить любое поручение.

— Я съезжу в облоно, Михаил Григорьевич, а вы займитесь-ка этим Захаром Довбней. Что он из себя представляет?

— Фронтовик, дошел до Берлина, имеет ряд наград. В общем, вне подозрений, — отчеканил Малинин. — Лапицкий, конечно, клевещет на него, чтобы самому выпутаться.

— И все же проверьте. Чем черт не шутит, когда боженька спит.

Малинин счел нужным улыбнуться шутке начальника, но поручение принял с заметным недовольством. Он не любил затягивать следствие, занимаясь посторонними мелочами, когда обвинительного материала хватало для того, чтобы дело передать в суд. В практике Малинина такой метод работы оправдывал себя: ни одно дело, разбираемое капитаном, не было еще возвращено на доследование. Это говорило о хорошем качестве следствия и возвышало Малинина в собственных глазах.

— Значит, проверьте, Михаил Григорьевич, — повторил Брунов, направляясь к выходу.

— Будет исполнено, товарищ майор.

Полчаса погодя Брунов шагал уже по тесному коридору облоно.

Чесноков встретил его радушно, с широкой улыбкой на лице.

— Павел Николаевич! Вот не чаял… Спасибо, не забываете. Что к нам, проходили мимо? Сюда, сюда, к столу, тут удобнее, — хлопотал Чесноков. — Курите, вот и пепельница.

— По делу, Илья Казимирович, по делу, — сказал Брунов, закуривая. — Как можется? Загорели, вижу, не на речке ли? Сам вот никак на рыбалочку не выберусь.

— Какая там речка! По области мотаюсь, учебный год на носу. По какому же делу к нам? — спросил Чесноков как можно развязней, но Брунов уловил в его глазах тревогу и минутное замешательство.

— Интересуюсь вашими кадрами, Илья Казимирович.

— Проверочка? — Он натянуто хохотнул и, закатив глаза, сложив руки на груди, совсем по-шутовски протянул: — Чи-исты, как на духу!

Брунов увидел всю неестественность поведения Чеснокова и почувствовал неловкость. Ему часто приходилось сталкиваться с людьми честными, ни в чем не запятнанными, но которые перед работниками НКВД вели себя суетливо, растерянно или так вот искусственно независимо, словно виноваты в чем. И ему не всегда было понятно, откуда у людей этот страх?

— Что вы можете сказать об учителе Лапицком из деревни Метелицы? — перешел к делу Брунов.

— В каком плане? — спросил Чесноков с таким видом, будто его вопрос должен был прозвучать: «А что бы вы хотели услышать?»

— В самом прямом: что он за человек, как вы его знаете?

— Хороший работник, хороший учитель, честный, независимый… Может, даже слишком. Но в общем, трудяга и, несомненно, наш человек.

— Так, так… Вы, конечно, знаете, что Лапицкий был директором детдома в сорок первом-втором годах. Как вы расцениваете тот случай с детдомовскими детьми?

Глаза Чеснокова вздрогнули, метнулись по сторонам, но тут же скорбно опустились, спрятались под веками.

— Это ужасно! — вздохнул он. — Какое зверство! У детей, представляете, у малолетних детей… Я сделал все возможное, но врачи не признали никакой болезни. А между тем двое мальчиков умерли. Это ужасно!

— Вы были в Метелице в сорок втором?

— Я? Да… припоминаю, был. Мы добились разрешения открыть школы. Пришлось ездить по области, организовывать, инструктировать учителей. В то время приходилось лавировать, чтобы и детей учить по-нашему, и уберечь школы. В Метелице я был в августе сорок второго. К тому времени детдом распался, и Лапицкий сидел дома. Избили его немцы зверски, как еще не повесили. А могли бы, очень просто.

— Вы знаете о его связи с отрядом Маковского?

— Да-да, он был связан с партизанами, с этим Маковским, бывшим председателем метелицкого колхоза. Мужественный человек, — сказал Чесноков не то о Маковском, не то о Лапицком. — А в чем дело, почему это вас интересует?

— Родители пострадавших детей обвиняют Лапицкого в сотрудничестве с немцами и требуют возмездия. В торговле детской кровью обвиняют. Не шутка, — проговорил Брунов, украдкой следя за реакцией Чеснокова на это сообщение.