Анатолий Данильченко - Метелица

Неподалеку от Артемки, у самого входа на платформу, сидел обросший щетиной нищий. Перед ним лежал картуз с расколотым пополам блестящим козырьком. Кое-кто из прохожих кидал в картуз копейки, но большинство проходили мимо, даже не взглянув на нищего. Шагах в двух по правую руку от Артемки, опершись спиной о тонкий ствол акации, полулежала седая тетка. Она чем-то походила на тетку Наталью, когда немцы заставляли ее копать себе могилу у забора школы. Только тетка Наталья, насколько помнит Артемка, была перепуганной и жалкой, а эта — сердитая, пугающая своим неподвижным видом. На тыльной стороне ее ладони виднелась какая-то наколка. Артемка любопытствовал прочитать, что там написано, но, как ни старался, не смог, поскольку рука находилась к нему ребром.

На коленях он держал кулек хамсы, которую раздобыли с дедом в небольшом магазинчике, выстояв длинную очередь. Хамса вкусно пахла, и Артемка то и дело глотал слюни. Сейчас он сидел один, дед Антип опять куда-то ушел, на этот раз, видать, до ветру.

Молодая красивая цыганка прицепилась к однорукому мужику в солдатской гимнастерке и никак не отставала.

— Красавец, хороший, всю правду скажу! — клялась цыганка, дергая головой, отчего на кончиках ее ушей болтались блестящие серьги в виде полумесяцев.

— Я ее и сам знаю, — отмахивался однорукий, весело улыбаясь.

— Э-эй, хороший мой, что ты можешь знать? Человек не знает — карты знают! Что было, что будет — все карты скажут!

— Чего они мне скажут? Хуже, чем было, не будет, а хорошее я и так приму за милую душу.

— Не веришь? Ай, гордец, нехорошо! Не я говорю — карты говорят. Слушай, что было…

— Ладно, давай, — так же весело, как и отказывался от гадания, согласился однорукий и добавил уже серьезно: — Только не о том, что было, — никакие карты не скажут… Давай, резвая, что там ждет меня?

Цыганка выхватила откуда-то из складок юбки колоду карт и принялась гадать.

Артемка наблюдал за гаданием, но запах хамсы не давал ему покоя. Решил попробовать. Чуть приоткрыл кулек и вытянул хамсину. Серебристая рыбка была такая мягкая и духмяная, что Артемка тут же ее проглотил. Было обидно, не распробовав как следует, не поняв вкуса, проглотить хамсинку. Он не собирался есть — только попробовать, подержать во рту. Пришлось достать вторую. Только он начал понимать вкус хамсы, как и эта проглотилась сама собой. Артемка даже разозлился. Так можно и весь кулек съесть, а что он скажет деду? После долгих колебаний все-таки решил: возьмет еще одну и — язык себе прикусит, — а не проглотит, будет смоктать. Просунув два пальца в отверстие кулька, вытянул за хвост третью хамсину и только хотел отправить ее в рот, как увидел перед собой маленького цыганенка.

— Дай! — сказал цыганенок, протягивая тонкие грязные пальцы.

Не попросил — потребовал, и это насторожило Артемку, настроило против цыганенка.

— Много вас тут! — Он насупился и прижал кулек с хамсой к животу.

— Дай, — повторил цыганенок, но уже не потребовал, а жалобно попросил. Тонкие пальцы его мелко задрожали, и круглые немигающие глаза уставились на Артемку.

Он растерялся. Увидел, что цыганенок голодный и совсем не нахальный, а жалкий и беспомощный, что ему сильно хочется есть и только оттого это требовательное «дай!». Артемке тоже хотелось есть, но не так, как этому цыганенку. Он и не помнит, когда наедался досыта, но хорошо знает, что голодать не приходилось. И видеть голодающих не приходилось.

Он сунул в дрожащие пальцы цыганенка хамсину, и она исчезла за его сомкнутыми губами.

Рядом с первым цыганенком появился второй, третий, четвертый. У всех у них блестели глаза, все они тянули свои грязные, жадные, дрожащие пальцы и просили вразнобой: «Дай! Дай! Дай!»

Артемке стало страшно. Казалось, еще секунда — и обступившие его цыганята накинутся на кулек, как стая кур на щепотку проса, расхватают хамсу, передерутся между собой. И, уже не думая о том, что скажет деду, он принялся вытягивать из кулька серебристые рыбешки и совать в тянущиеся к нему руки цыганят такими же, как и у них, дрожащими пальцами. Цыганята отталкивали друг друга, толпились, будто их было, не четверо, а добрых десятка полтора, заслонив собой и вокзал, и привокзальный садик, и всех людей, поджидающих поезда.

Спохватился Артемка, когда кулек был пустым и цыганята разошлись. На коленях лежала серая мокрая бумажка с крохотными серебристыми чешуйками от хамсы и вкусно пахла.

«Што я деду скажу?» — подумал Артемка с испугом и не нашел ответа. Пустая бумажка раздражала своим запахом, и он, скомкав ее, сунул за спину.

— Жалостливый? — услышал Артемка насмешливый голос. Он повернулся. Говорила седая тетка с наколкой.

— Жалостливый? — переспросила она и криво усмехнулась.

— Они ж голодные, — оправдался он, с опаской косясь на странную тетку.

— Всех будешь жалеть — сам подохнешь! Сердобольных развелось…

— А вот и неправда, — с неожиданной для себя дерзостью ответил Артемка и приподнялся, готовый в любую минуту дать деру.

— Щенок! — процедила тетка сквозь зубы, равнодушно оглядела его и, привалившись к дереву, приняла прежнее положение. Рука ее легла вдоль ноги, и Артемка прочитал заинтересовавшую его еще раньше наколку. Синими кривыми буквами в две строчки было выведено:

Кто боится смерти,

тот не достоин жизни.

«И неправда, — подумал Артемка. — Смерти все боятся». И тут же услышал дедов голос.

— Артемка, поспешай, наш поезд подошел! — звал его дед от калитки.

Он встал и поплелся к деду. Проходя мимо цыганят, задержался на минуту; они так же понуро стояли возле своих матерей и не обращали на Артемку никакого внимания. На выходе еще раз приостановился и обернулся к цыганятам, но ни один из них так и не поглядел в его сторону. Только седая тетка глядела на Артемку и насмешливо улыбалась.

— Поспешай, поспешай, — торопил дед. — Отстанем.

Пропажу кулька с хамсой дед Антип обнаружил только в вагоне, когда поезд набирал ход. Артемка хотел было соврать, сказав, что кулек забыл второпях, но передумал и выложил все как было. Дед вздохнул и сказал с укором:

— Привезли гостинца… Эх, ра-аз-зява!

— Они ж голодные…

— А ты — сытый?

Артемка не был сытым. И оттого, что ему хотелось есть и набил себе пятки, оттого, что дед Антип серчал за пропажу хамсы, а цыганята даже не глянули в его сторону, когда уходил, Артемке захотелось плакать. Губы помимо воли искривились.

— Ты штой-то? — спросил дед миролюбиво.

— Они ж голодные…

— Эк, заладил! Ну, будя, будя, нашел чего жалеть… Никакой пользительности от этой мелюзги — одно баловство.

Видя, что дед перестал сердиться, Артемка немного успокоился, и желание плакать прошло, но оставалась какая-то непонятная обида на цыганят, на тетку с наколкой. Необычное и новое, увиденное им за сегодняшний день, нагромождалось одно на другое, путалось в голове. То представлялась непонятная наколка на жилистой теткиной руке, то дрожащие пальцы цыганят, то блестящие под вечерним солнцем белые рыбешки. И все время чувствовался вкусный запах хамсы.