Анна Караваева - Грани жизни

— Почему же это, Ванечка? — оторопела на своем конце стола бабушка — «фарфоровый лобик».

— Пора бы уже тебе понять это, мамашечка, — возразил сын тем же высвистывающим голосом. — Пора бы!

Петя исподлобья следил за этим родственным разговором. Было как-то жутко-удивительно видеть и слышать, как этот могучий мужчина уже за пятьдесят, будто на смех, называет «мамашечкой» низенькую, как на опаре растолстевшую старушку семидесяти двух лет. Петя никогда не мог сразу угадать, сидит она или стоит на своих коротких ногах в желтых тапочках почти детского размера. И сейчас Петя не угадал: ему показалось, что старушечка стоит, а она сидела на своем, с подпиленными ножками креслице и с завидным аппетитом ужинала. Но произнесенные свистящим голосом ее первенца возмущенные слова: «Пора бы, пора бы!» — заставили Ираиду Васильевну прервать свой ужин.

— Не понимаю, Ванечка, что ты хочешь сказать… — зашепелявила она, сползая со своего подпиленного кресла. Теперь она стояла в своем длинном халатике из пестрой фланели, похожая на переодетую девочку, искусно загримированную «под старушку».

— Господи, какие вы ссорливые, брат с сестрой! Но ведь вы же дети одной матери, мои дети… я всех вас вскормила своей грудью… вы все шестеро лежали у меня на коленях… и значит, вы должны быть оди-на-ковые! Так почему же вы не такие?.. Как вы смеете быть… не такими?

Звучный, грудной смех раздался в ответ на эти слова — смеялась Вера Семеновна, самая младшая из шестерых Детей Ираиды Васильевны. Слегка откинув темноволосую голову с тугим узлом на затылке, сорокалетняя тетя Вера а явной иронией то смотрела на монументальную фигуру Ивана Семеновича, то переводила взгляд на низенькую пухленькую старушку.

— Ну, мама… ты неподражаема!.. Десятки лет ты говоришь одно и то же… и никак не можешь себе представить, что человек, извини меня, своего молочного периода помнить не может… а потом уже не только родители, а и жизнь, деятельность создает людей. Пойми же, наконец, и не обижайся: у всех твоих детей жизни разные, и поэтому все мы разные, разные!

— Ты> забыла сказать, — присвистывая, вставил Иван Семенович, — что я на пятнадцать лет старше тебя, а мой жизненный опыт и мудрость…

— Да, да, Веруня, жизненный опыт и мудрость Ванечки… — повторила «фарфоровый лобик»… — и ты не смеешь…

— Я абсолютно смею сомневаться в этой «мудрости»! — с тем же звучным ироническим смехом отпарировала тетя Вера. — Не о том даже идет речь, что Ванечка заведовал подотделами и отделами в Центросоюзе — благо их много для перехода из одного в другой!.. Нет, дело совсем иное: ты всю жизнь, Иван, прожил, ничего, ровно ни-че-го не понимая!.. Еще подростком я только и слышала от тебя: «Этого я не принимаю!», «Не понимаю», «Не постигаю!», «С этим я не согласен!», «Этого я не заметил!» или: «Бог знает, что у нас делается», «Для кого это, для чего?» и, наконец… ха… ха… самое основное и решительно по любому поводу… даже смешно. Прошу, вот послушайте…

Тетя Вера вдруг резко изменила голос, и все услышали в нем знакомые, надменно-обидчивые нотки дяди Жана:

«О чем вы говорите? A-а… Огромный размах жилищного строительства… Где же это? A-а… Новые Черемушки? Грандиозно… Н-ну, знаете, для меня лично эта «грандиозность» не существует… ибо я лично этим новым жилищем не обеспечен!.. Не, не!»

— Ой, как похоже! — расхохоталась Галина и восторженно захлопала в ладоши. — Молодец, тетя Вера!.. Ты чудно имитируешь!

И тут же, не обращая внимания на исказившееся лицо Ивана Семеновича, Галина с озорным смехом спросила:

— А признайтесь, брат и сестрица, вы сегодня опять на чем-то сцепились. Похоже, по жилищному вопросу? Да?

— Ты угадала, Галя, — ответил спокойным басовитым голосом Александр Гаврилович Теплое, муж тети Веры. В обычной своей манере он кратко пересказал, как «сцепились» сегодня брат с сестрой.

Супруги Тепловы пробыли в своей геологической экспедиции более полугода. Вернувшись в Москву, они изумились, как изменился их микрорайон. Тетя Вера, по непосредственности своей натуры, говорила обо всем этом открыто, восторженно. Иван же Семенович, как известно, «гражданских восторгов» не выносил, а потому все сказанное его младшей сестрой было тут же высмеяно: ах, как же глупо и смешно восторгаться тем, что «тебя лично не обеспечивает» и так далее!

— Могу и снова повторить, — перебил Иван Семенович, недоуменно выпрямив массивный корпус. — Кстати, хватит с нас споров, Эльза, пора домой.

Пока Эльза вертелась перед зеркалом, охорашивая прическу, Иван Семенович, уже встав с кресла, продолжал свои обличения:

— Я, знаете ли, этим «восторгам» от одной только «гражданской сознательности» не верю и никогда не поверю!.. Вот если бы ты, моя сестрица, получила бы квартирку в одном из этих новых домов, вот тогда бы я поверил. А то, смотрите, пожалуйста, живут два геолога в старом коммунальном доме, некрасивом переулке… и умиляются…

— Попросту говоря… ханжат!.. Определенно, ханжат! — тонким голоском пропела Эльза.

— Уж вы-то, говоря попросту, по-русски, Елизавета Андреевна, меня ничем не проймете, — с задористой иронией усмехнулась Вера Семеновна и поиграла в воздухе маленькой, но сильной рукой, привыкшей к геологическому молотку. — А мы не только радуемся общему, — да, общему! — но мы еще и верим: придет время, и в каком-то микрорайоне Москвы мы тоже получим квартиру в новом доме… Вот и весь довод!

«А ведь действительно все они совершенно разные», — подтвердил про себя Петя и вновь этому изумился, как и бывало с ним за сковородинским столом.

Петя дома привык с детских лет слышать от матери, что он «во всем пошел в отца», — и при этом мать крепко прижимала сына к себе и смотрела на него печальносияющими глазами. А он в эти минуты чувствовал себя старше, и ему хотелось чем-то обязательно помочь матери, чтобы ее карие глаза смотрели веселее, но он тогда еще не знал, как это сделать. И вот пришло время, когда он знает, чем он может порадовать свою мать и как много, особенно теперь, значит для него ее понимание и нравственная поддержка.

А вот эта сковородинская мать, «фарфоровый лобик», сама похожая на уродливое, сморщенное дитя, — кому она может помочь, кого понять, кого взрастить? Разве только тяжеловесного дядю Жана. Этот старший ее сын, как не однажды насмехался Петр Семенович, с «хорошей и умной женой развелся и выбрал себе дуру и этим, представьте, счастлив»!.. Эти два брата просто чужие друг другу люди. И хотя Иван Семенович всего на три года старше брата, между ними будто пролегло несколько эпох — так они далеки друг от друга, хотя и встречаются за одним семейным столом!.. Петр Семенович — старый член партии, в двух войнах показал себя храбрецом, большой деятель советской техники, конечно, как с высокой вершины, может смотреть на своего старшего брата, тупого и ленивого брюзгу, который дожил до старости, ничего не понимая, как глухой или слепой. Росли рядом двое, а пошли в разные стороны. Одни держался ближе к «фарфоровому лобику», а другой рванулся к борьбе, к деятельности — и вот один — жалкий потребитель жизни, а другой — человек большого полета.