Петр Капица - Завтра будет поздно

Вскоре на крыльце послышался топот тяжелых сапог. Дверь в каморку распахнулась, и на пороге показались Дементий, а. за ним — Андрей Проняков. Вид они имели необычный: на Деме неуклюже топорщилась солдатская шинель, на макушке едва держалась фуражка с лихо заломленным верхом, а моряк, словно для парада, был затянут ремнями портупеи и придерживал палаш, висевший на боку.

— Бабушка, разогрей уху! — еще с порога весело сказал Дементий. — Смерть есть охота!

Но тут Рыкунов увидел лежавшего на топчане Василия.

— А ты откуда взялся? — изумился он. — Из тюрьмы выпустили? Вовремя!

Здоровяк сгреб Васю в объятия и так принялся тискать и мять, что Игнатьевна переполошилась:

— Отпусти ты парня, медведь! Все косточки переломаешь. И так чуть живым пришел.

— Ничего, мы его откормим.

На топчан подсел и Андрей.

— Ну как там Иустин?

— Голодать остался. И в карцер, видно, попал. А другие просили на Северном съезде выступить. Я вот ослаб. Не смог бы ты пойти и выступить?

— Какой может быть разговор! Пойду, конечно. Там мой лучший друг погибает, а я молчать буду? — Моряк решительно поднялся. — Пошли, Дементий.

— Нет, вы сперва ухи отведайте, — задержала их Игнатьевна. — Зря, что ли, я ее разогревала?

Старушка заставила Дементия и моряка снять шинели, поставила перед ними миски, наполненные ухой.

— Ешьте на здоровье.

За едой Дементий рассказал о поездке в «Марьину рощу».

— Эх, жаль, тебя, Вася, с нами не было! Ловко мы их облапошили. Трудовикам и эсерам из Петропавловки оружие против Корнилова выдали: больше двух сотен карабинов. Они сложили их в трактире и хранят. А мы разнюхали и давай соображать — как реквизировать. У нас инструктор по военному делу, ты, наверное, знаешь, Гиль его фамилия. Он и говорит: «Давайте я офицером из Петропавловки прикинусь, только найдите мне помощников». Я и попросил Андрея. Сегодня мы нарядились, взяли грузовичок и поехали к «Марьиной роще». Гиль с Андреем в трактир пошли, а мы, как солдаты, команды ждем…

— Входим мы с этаким важным видом, — подхватил рассказ моряк, — козыряем и спрашиваем: «Разрешите посмотреть, как у вас хранится оружие». Эсерчики засуетились. «Пожалте», — говорят и ведут нас в какой-то каземат. Карабины там черт те знает как сложены! Я беру один в руки, Гиль второй… Снимаем затворы, заглядываем в стволы, цокаем языком и головами покачиваем: «Э-э, за такое содержание оружия на флоте в момент под суд бы!» Гиль тоже шумит: «Грязь, ржавчина… все карабины погибнут!» Эсеры давай оправдываться: «Сырость, мол, плохое смазочное масло». А мы непреклонны: «Понимаем-де, сочувствуем, но не имеем права нарушить приказ командующего… Карабины придется забрать в хранилище Петропавловской крепости». «Единственное, что я могу пообещать, — говорит Гиль, — это числить карабины за вами. Я дам расписку, и вы получите их по первому требованию». Он уселся за столик писать расписку, а я мигнул солдатам, чтобы они живенько перенесли оружие в машину. Эсеры и очухаться не успели, как мы им ручки пожимаем… Щелк-щелк каблуками — и к автомобилю. Шофер ручку крутанул, завел мотор — и наше почтение!

— Двести семь штук карабинов! — вставил Дементий. — На целую роту хватит.

В райкоме Катя узнала от тети Фени, что по требованию съезда Советов северных губерний голодовка в «Крестах» прекращена. Это обрадовало девушку, но, подсчитав, сколько дней прошло, она ужаснулась:

— Больше недели! Они, наверное, с нар подняться не могут?

— Лежат все, — подтвердила тетя Феня. — Подкормить бы надо. Узнала бы у себя в управе — не выделят ли Красному Кресту хоть немного продуктов? Люди за всех страдали, пусть сил наберутся. Ведь скоро их освободим. — И она шепнула на ухо — Ленин письмо прислал на съезд. Призывает к восстанию. Пишет, что медлить больше нельзя…

Катя пошла к председателю лесновской Думы Михаилу Ивановичу Калинину и передала ему просьбу Красного Креста. Тот выслушал ее, потеребил бородку и сказал:

— Много не обещаю, но кое-что дадим. Скажи Гурьянову, чтоб к концу дня заглянул ко мне. И сама никуда не уходи. Сегодня вечером очень важное заседание. Никто не должен знать про него. Так что будь начеку. Входных дверей не закрывай и вокруг поглядывай.

В четыре часа в леоновской Думе заканчивался прием посетителей. Так было и в этот день: в пятом часу все помещения опустели, только наверху поскрипывало кресло Михаила Ивановича.

Думский звонок был очень громким и мог привлечь внимание дворника. Чтобы приходящие не звонили, Катя закрепила защелку замка и, оставив дверь чуть приоткрытой, стала из окна поглядывать на аллею, идущую от ворот к главному подъезду.

Погода была по-осеннему пасмурной и дождливой. К вечеру поднялся ветер. С деревьев облетали последние листья. Они кружились и падали в лужицу у освещенного входа.

«Надо погасить лампочку, а то еще дворник полюбопытствует, зачем столько народу проходит», — подумала Катя.

Она выключила свет не только у входа, но и во всех комнатах первого этажа.

Сад сразу погрузился в темень.

Катя сидела в пустой прихожей и ждала. Ждала долго. Но вот наконец стукнула калитка. В аллее появились двое мужчин. Они шли уверенно — значит, свои.

Катя поднялась навстречу. Пришедшие спросили, как пройти к товарищу Калинину. Она негромко объяснила им.

Теперь через каждые пять минут в аллее, кто-нибудь появлялся. Одни шли от Лесной улицы, другие показывались со стороны Муринского проспекта. Стараясь не стучать тяжелыми, набухшими сапогами, они поднимались наверх и там снимали пальто и шинели.

Наверху уже собралось человек пятнадцать, и в это время, как назло, в кухню ввалился дворник. Старик любил вечерами покалякать с Катиной матерью. Его нужно было немедля выпроводить. Дворник мог сболтнуть кому-нибудь о ночном заседании в Думе.

К счастью, пришел Гурьянов. Оставив его у дверей, Катя поспешила в кухню. Дворник, не торопясь, набивал махоркой трубку. Он, видимо, намеревался просидеть здесь весь вечер. Попросив мать заняться стиркой, девушка начала растапливать плиту.

Старик, видя, что ему не с кем будет посудачить, сердито раскурил трубку и, кряхтя, поднялся с табуретки.

— Пойти спать, что ли? — ни к кому не обращаясь, сказал он.

В это время наверху задвигали стульями. Дворник прислушался.

— Чего это сегодня в Думе? — спросил он.

— А ну их, работать остались… Уходили бы скорей, а то опять придется ночью убирать, — с притворным недовольством проворчала Катя.

Она проводила старика до дверей и, убедившись, что он поплелся к себе, вернулась к главному подъезду. Дверь оказалась захлопнутой на замок. «Значит, все собрались», — решила она, и ей стало вдруг неспокойно.

На всякий случай она открыла в первом этаже окно, через которое товарищи могли бы выпрыгнуть в глухой угол сада и скрыться через забор в переулке.