Петр Капица - Завтра будет поздно

Молодые гости с большой охотой пили горячий чай с брусникой и никак не могли утолить жажду. От кухонного тепла Катю так разморило, что глаза начали слипаться.

— Э-э! Да вы оба носами клюете, — заметила бабушка. — Укладывайтесь-ка спать. Ты можешь на мою постель, — сказала она внучке. — А он пусть устраивается на той, что я Дмитрию Андреевичу приготовила.

Василий и Катя, добравшись до постелей, быстро уснули.

Сон был неспокойным: они как наяву слышали взвизгивание пуль, грохот корабельной артиллерии, завывание ветра, крики «ура», видели вспышки разрывов… Но чувство радости не покидало их даже в забытьи.

Спали долго. Лишь в полдень первой проснулась Катя. Узнав от бабушки, что отец еще не появлялся, она быстро оделась и пошла будить Василия.

Он спал сладко, как-то по-детски разбросав руки. И девушке вдруг стало жалко его. «Пусть поспит», — решила она.

Оставив Василия в постели, Катя поехала на Лесную улицу, но и туда, оказывается, отец не приходил.

Это встревожило ее: «Не был ли он у Зимнего? Может, ранен или убит? Надо идти на поиски в центр города».

Боясь, что Вася без нее проснется и уйдет домой, Катя поспешила вернуться к бабушке. Юноша уже был на ногах. Узнав, чем встревожена девушка, Кокорев стал успокаивать ее:

— Ничего не случилось. Он на съезде. Я слыхал, что делегаты собираются в Смольном и живут там. Хочешь, вместе поедем и узнаем?

Смеркалось. Трамваи по Выборгской стороне не ходили, уличные фонари не горели.

Катя и Василий в темноте добрались до Литейного моста. Там стояли патрули — солдаты и рабочие с красными повязками на рукавах.

— Вам куда?

— В Смольный по вызову, — ответил Василий.

Старший из патрульных, посмотрев на его винтовку, висевшую на плече, ни о чем больше не стал расспрашивать и приказал:

— Пропустить двоих!

Площадь у Смольного походила на военный лагерь. То и дело подъезжали грузовые машины с вооруженными красногвардейцами. Цокали по булыжной мостовой подковы конников, грохотали колеса повозок.

На каменной площадке у главного входа виднелась пушка. Справа стояли часовые. Увидев знакомых путиловцев, Василий подошел к ним и сказал:

— Эта девушка с Выборгской стороны, отца разыскивает. Он делегат съезда.

— Ладно, проходите.

Длинные коридоры Смольного были заполнены бойцами. Пахло махоркой и свежим хлебом, который разносили по отрядам.

Узнав, что съезд Советов происходит на втором этаже в Белом колонном зале, Кокорев пошел в комендатуру. Там он встретил матроса с «Азии», с которым сидел в «Крестах».

— A-а, корешок! Ну, как на свободе гуляем?

Расспросив, по какому делу он пришел, матрос подумал и сказал:

— В зал заседаний я провести не сумею, а вот к барышням, которые регистрируют делегатов, — пожалуйста. От них вы и узнаете, явился ваш папаша сегодня или нет.

Моряк служебным ходом провел их на второй этаж в длинный коридор, заполненный народом. Левое крыло его было менее людным. Вдали виднелись столики регистраторов.

Не успели они приблизиться к закоулку, ведущему в Белый колонный зал, как позади послышался нарастающий шум.

По коридору шли какие-то люди. Красногвардейцы расступились, освобождая дорогу.

— Кто такие? — спросила Катя.

— Ленин… Ленин на съезд идет, — послышалось рядом.

И девушка узнала Владимира Ильича по его невысокой, коренастой фигуре, выпуклому лбу и отрастающей бородке. Он был в том же потертом костюме, что и на совещании в лесковской Думе. Идя по узкому проходу впереди своих соратников, Владимир Ильич время от времени взмахами руки приветствовал рабочую гвардию. Глаза его сияли.

Кокорев с Алешиной, чуть отступив к стене, пропустили вперед Ильича и сразу же устремились вслед за ним. Часовые не успели их задержать, и юноша с девушкой попали в зал, заполненный делегатами съезда.

Остановившись у белой колонны, они видели, как сидящие в зале поднялись со своих мест, встречая Ленина.

Вождь революции неторопливым шагом прошел по правой стороне зала и поднялся на трибуну…

В зале так хлопали в ладоши, что на люстрах тряслись подвески.

Ленин стал на трибуне и, слегка наклонясь вперед, начал говорить, но новый взрыв оваций заглушил его…

Владимир Ильич поднял руку. Но и это не помогло. Он выразительно поглядел на председателя: «Нельзя ли успокоить зал? Ведь времени у нас мало». Но из президиума улыбались ему и тоже хлопали в ладоши.

Но вот наконец наступила тишина.

Владимир Ильич заговорил о самом жгучем и насущном — о мире! И стал читать декрет. Его голос зазвучал громко и ясно:

— «Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией двадцать четвертого — двадцать пятого октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире…»

Катя вслушивалась в то, что читал Ленин, и про себя повторяла: «Да, да… истерзанные, истощенные, измученные войной ждут мира… самого простого, человеческого, без всяких захватов, насилий и контрибуций. Как долго люди ждали этой вести! Сколько их здесь, в шинелях!»

Вдруг Катя стиснула руку Василия и шепнула:

— Смотри, у той колонны отец. Как он похудел и оброс!

Дмитрий Андреевич стоял невдалеке от трибуны и с волнением слушал Ильича.

Декрет о мире был принят большинством голосов.

Делегаты повскакивали с мест. Вверх полетели кепки, фуражки, бескозырки. Незнакомые люди обнимались и целовались, поздравляя друг друга.

— Конец войне, конец! — кричал бородатый солдат, потрясая винтовкой.

Впереди кто-то запел «Интернационал». Пролетарский гимн подхватили слева и справа. Люди пели громко, с радостным воодушевлением. Катя крепче стиснула руку Василия и, не чувствуя слез, катившихся по щекам, запела вместе со всеми:

Мы наш, мы новый мир построим.

Кто был ничем, тот станет всем.

Ленинград, 1967