Петр Капица - Завтра будет поздно

— Надо поискать вокруг, они ведь растут семьями.

— Но мы же опоздаем к поезду, да и дождик не перестает.

— До станции еще не менее шести километров. Мы все равно промокнем. И поезд не последний, сядем на следующий.

Она знала, каким азартным он становился, когда собирал грибы, поэтому не стала перечить. Вернулась к поклаже, взяла холщовый мешок, нож и, отослав мальчика с осликом на станцию, отправилась с Владимиром Ильичем искать грибы.

Белых здесь оказалось много. В лесу то и дело слышалось:

— Надя, я еще нашел. Гляди, какой красавец… ножка с кулак!

— Ия вижу. Не грибы — чудо! Все крепкие, нечервивые. Странно, что швейцарцы белых грибов не признают, относятся к ним как к поганкам.

— Н-да, многое они теряют, не отведав маринованных боровичков.

За какой-нибудь час Ульяновы почти доверху наполнили мешок белыми грибами.

— Если расскажешь кому-нибудь — не поверят, — сожалел Владимир Ильич. — Сочтут за охотничьи выдумки.

В лесу Ульяновы промокли до последней нитки, но им казалось, что этот час они провели на родине.

ДЕВУШКА С ВЫБОРГСКОЙ

В вагон паровой конки вошла раскрасневшаяся от быстрой ходьбы девушка, державшая в руке небольшой судок — две самодельные кастрюльки, поставленные одна на другую и скрепленные общей ручкой. В таких судках жены рабочих носили к проходным заводов обеды.

— Скоро поедем? — спросила она у кондуктора.

— Накопится пассажиров, вот и поедем, — буркнул тот.

Девушка уплатила за проезд до конца маршрута и уселась. Достав из кармана небольшую книжку, она раскрыла ее почти на середине и начала читать.

На вид ей было не более семнадцати лет. Внешне она ничем не отличалась от работниц Выборгской стороны: темное грубошерстное полупальто, синяя из крепкой материи юбка, дешевые чулки и ботинки с невысокими каблуками.

Женщины, входившие в вагон, с недобрыми ухмылками косились в ее сторону.

— Грамотейкой прикидывается, а сама-то, наверное, книжку вверх ногами держит, — сказала одна из них. — Любят некоторые из себя барышень корчить.

Девушка так увлеклась чтением, что не расслышала этих недобрых слов и не заметила, как пыхтящий паровичок, дав два пискливых гудка, потянул за собой вагончики.

Паровая конка уже двигалась по Сампсониевскому проспекту, когда девушка вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд. Не сразу она подняла голову.

Вагон был заполнен солдатками. Они громко разговаривали между собой, возмущались ценами на рынке, ругали спекулянтов и жаловались на трудную жизнь, не обращая внимания на девушку с книжкой.

В дальнем конце вагона, уткнувшись носом в поднятый меховой воротник, сидел длиннолицый парень и, казалось, дремал: его припухшие веки были сомкнуты.

«Кто же смотрел на меня? — не могла понять девушка. — Неужели ошиблась?» Она вновь принялась читать книжку. Но неприятное ощущение, какое бывает, когда на тебя смотрят в упор, не покидало ее. Чтобы проверить себя, девушка быстро вскинула глаза и наткнулась на острый взгляд парня. «Кто он такой? Почему прикидывается, дремлющим? Кажется, я его где-то видела. Неужели следит? — встревожилась она. — Чего доброго, шпика за собой притащу».

Настороженно прислушиваясь к разговорам, девушка еще некоторое время смотрела в книжку, затем закрыла ее, зевнула, поправила шерстяной платок на голове и, как бы заметив в окно приближение своей остановки, торопливо схватила стоявший рядом судок и начала пробираться к выходу.

Парень, сидевший в углу, не шелохнулся.

Сойдя с площадки на мостовую, девушка перебежала на панель и оглянулась: из вагона больше никто не выходил.

Конка тронулась. Видя, что и на ходу мужчина не спрыгнул, девушка в сердцах обругала себя: «Вот дурища! Выскочила раньше времени, а он, видно, смотрел на меня оттого, что я книгу читала. Тоже нашла место для чтения. Сколько раз давала слово не брать с собой книг и опять не утерпела. Теперь тащись версты три пешком».

Все же она не пошла по Сампсониевскому, а свернула в переулок.

Катя Алешина родилась в Петербурге на Выборгской стороне, но всякий раз, когда она проходила мимо захламленных пустырей и жалких лачуг рабочей окраины, не могла перебороть в себе гнетущего чувства: «Неужто до старости не увидим другой жизни?» Здесь все было унылым: и грязный снег, и слякотная дорога, и карликовые домики с залатанными крышами, и мутно-серое, задымленное небо.

А ведь за Невой даже солнце светило по-иному! Стоило только перейти Литейный мост и попасть на левый берег реки, как ты словно оказывалась в ином городе — просторном, светлом, с широкими и прямыми проспектами, сверкающими витринами магазинов, с широкими торцовыми мостовыми, по которым беззвучно проносились лакированные кареты и пролетки лихачей-извозчиков.

За Невой и дышалось легче. Но Катя не любила бывать в центре города. Там к таким, как она, бедно одетым работницам относились с презрением. Даже горничные и приказчики магазинов называли жительниц окраины «фабричной пылью».

Правда, было время, когда Кате хотелось стать похожей на томных и белолицых гимназисток — дочек домовладельцев, инженеров и чиновников.

Вон там, где начинаются улицы, похожие на центральные, стоит трехэтажное каменное здание — женская гимназия. Еще два года назад Катя бегала сюда каждое утро с сумкой, в которой лежали аккуратно завернутые в бумагу учебники и тетради. Следовало бы обойти этот дом стороной, не показываться в таком виде прежним одноклассницам.

Но почему? Только из-за того, что она одета хуже их? Нет! Ей нечего стыдиться. Она не глупей их. И училась лучше. Не зря же завидовали зубрилы Широкова и Базанова. Им просто повезло, что они родились в богатых домах и никогда не жили в подвале. Она больше не покраснеет, не смутится, если они при всех спросят: «Не твоя ли это мать нанимается в прачки?» И пусть шушукаются сколько хотят.

Катя, конечно, была бы такой же малограмотной, как и ее подруги по цеху, если бы не отец.

Отец! Ей вспомнились его добрые, с золотистым огоньком глаза, жесткие усы и большие, ласковые ладони с темными трещинками.

Он приходил с работы усталый, покряхтывая мылся холодной водой, быстро съедал обед, помогал матери убрать посуду и говорил:

— А ну, Катюша, садись, рассказывай, что было в школе.

Он слушал внимательно, требовал не спешить, вспомнить все, что говорилось в классе. Потом они вместе готовили уроки: Катя в своих тетрадках, а отец на обрывках оберточной бумаги. Он старательно склонял существительные по всем падежам, запоминал правила грамматики, на память знал таблицу умножения и лучше дочки умел делить многозначные числа, хотя никогда не ходил в школу. Он взрослым постигал то, что не удалось узнать в детстве.