Петр Капица - Завтра будет поздно

Прежде Катя не любила ходить сюда даже в гости. В подвале всегда было полутемно, пахло прачечной. Родственники жили недружно, часто ссорились на кухне из-за дров, места на огромной плите, лоханей для стирки. Иногда здесь даже возникали драки. Подвал наполнялся руганью, визгливыми выкриками и плачем детей. Успокоить дерущихся могла только бабушка. Высокая и строгая, она входила с палкой в руке и грозно спрашивала:

— Это еще к чему? Сладкой жизни поделить не можете? я вот сейчас утихомирю палкой! Кто здесь зачинщик? А ну, выходи, остынь на ветерке…

И она выталкивала скандалистов на улицу. Ей никто не перечил, старую бабушку слушались, точно она была здесь судьей.

Обычно после такой свары бабушка забирала ребятишек к себе и поучала:

— Не озлобляйтесь, как ваши родители, добра от этого не будет. Проклятая жизнь их издергала. Здоровья то прежнего ни у кого не осталось. Говорила я вашему деду: «Не бери заплесневелого подвала, в нем крысам да паукам жить, а не людям». А он все свое: «Осушу, говорит, досками сосновыми обошью. Они дух другой дадут. Хозяин за пустяк эти каменные стены отдает, только требует, чтоб в сухости держал. Тут мы всех своих поселить сможем». Вот и поселил! Съедает подвал нашу жизнь. Сам недолго пожил: ревматизмом скрючило и водянкой задушило. Вам, молодым, убегать отсюда надо, уходить куда можно, хоть в няньки, хоть в ученики, только не живите в этом погребе. Видите, какие у Катюши щечки румяные? Это потому, что она на солнышке росла. И ножки у нее прямые, не подвальные. Не знается она ни с «серым», ни со «склизней»…

— А кто такие «серый» и «склизня»? — спросила Катя.

— Домовые, — приглушенным голосом сказала бабушка. — Они под полом и в темных щелях живут. Одежду себе из паутины ткут и ночью к людям выбираются. Лягут кому-нибудь на грудь, опутают ноги и руки так, что не шевельнешься, и присосутся, кровь пьют. Оттого мы все тут такие зеленые, чахлые и стареем быстро.

Катя вглядывалась в обитателей подвала и замечала, что ее двоюродные сестренки и братишки действительно похожи на большеголовых старичков и старушек, ковыляющих на кривых ножках. Лица у ребят, как и у взрослых, были землисто-серыми, точно из них в самом деле высосали кровь.

И вот Катя попала в подвальные жители. Бабушка приютила ее с матерью в своей комнате. Окно выходило во двор, зажатый со всех сторон высокими кирпичными стенами. Солнце никогда не проникало сюда, и в форточку не врывался свежий ветер. В сырых и заплесневелых углах комнаты по стенам ползали мокрицы.

Первые ночи Катя не могла уснуть — нечем было дышать. А когда на мгновение забывалась, то казалось, что на нее наваливается какая-то липкая, влажная глыба, такая тяжелая, что невозможно было шевельнуть ни рукой, ни ногой.

По утрам Катя поднималась изломанной, невыспавшейся. Есть не хотелось. Девушка через силу выпивала стакан чаю и уходила на работу.

«Да, бабушка права, надо бежать, скорей бежать из этого проклятого подвала», — не раз говорила себе Катя. Но куда уйти? Единственно, что можно было сделать, — это поменьше бывать в подвальной сырости и мгле.

Невдалеке от бабушкиного дома в небольшом каменном здании находилось «Сампсониевское братство трезвости». В нем вели беседы о вреде пьянства, читали вслух Библию и обучали грамоте. В «Сампсониевском братстве» была библиотека — светлая комната, небольшие столы, за которыми можно было читать и писать. Вот эта библиотека и привлекла Катю. Вечерами она заходила сюда, брала книги и читала допоздна.

В библиотеку часто заглядывал и Гурьянов. Однажды он подсел к Кате, посмотрел, какую она читает книжку, и спросил:

— А не могла бы ты почитать малограмотным?

— С удовольствием, — сказала девушка. — Только что читать — Библию?

— Нет. Я тебе другую книжку найду.

Дня через два Гурьянов принес Кате сборник «Знание». В нем была напечатана повесть Максима Горького «Мать».

— Читай, только не спеша, — сказал он. — Останавливайся после каждой главки и спрашивай, все ли понятно, нет ли вопросов.

— А если я не сумею ответить?

— В кружке помогут, не бойся. Идем, я тебя со старостой познакомлю.

Он привел Катю в большую комнату, в которой посредине стоял круглый стол без скатерти, а вдоль стен на скамейках сидели пожилые работницы. Им навстречу поднялась одетая в светло-синий халат седоволосая женщина с моложавым лицом и горячими, темными глазами. Это была мастерица лампового цеха завода «Айваз». Приветливо улыбаясь, она не без удивления сказала:

— Не знала я, что у Дмитрия Андреевича этакая красавица выросла! Будем знакомы. В цеху меня зовут тетей Феней. Зови и ты так. А смущаться не нужно. Здесь все свои, рады будут послушать.

Тетя Феня усадила Катю за круглый стол, спустила пониже электрическую лампочку и, объявив, какую повесть будут читать, уселась в дальнем углу рядом с Гурьяновым.

Катя старалась читать внятно и с выражением. Работницы слушали ее то вздыхая, то радуясь, то роняя слезы. Им близка была жизнь матери Павла Власова. Они переживали каждый поступок героев и хотели знать о них больше, чем написано в повести.

А когда заканчивалось чтение, Кате задавали столько вопросов, что она терялась. Но тут ей на помощь приходила тетя Феня. Она умела говорить красочно, оснащая свою речь присказками, пословицами и примерами из быта рабочих Выборгской стороны. И от этого повесть, написанная Максимом Горьким, становилась еще более близкой.

Катя догадывалась, что тетя Феня связана с людьми, похожими на Павла Власова, что она неспроста приходит сюда, поэтому девушка однажды спросила у нее: а нет ли где кружка для более грамотных?

— Я сама занимаюсь в таком, — ответила тетя Феня. — Только не молода ли ты? И как у тебя дома к этому отнесутся?

Катя рассказала ей о матери и о жизни в подвале.

— Переходи ко мне жить, — неожиданно предложила тетя Феня. — И до завода недалеко, и воздух чистый. Сирень прямо в окно лезет.

Катя поговорила с матерью. Та сначала обиделась:

— Тебе что, зазорно со мной в подвале жить? Образованной сделалась…

Но потом мать одумалась и сама стала уговаривать:

— Не слушай ты меня, глупую. Раз зовет — поживи хоть месяц в Озерках, а то тут чахоткой еще заболеешь.

Тетя Феня жила в домике, утопавшем в зелени: у крыльца, росли две высокие черемухи, а вокруг — кусты сирени и жасмина.

Этот домик был когда-то заброшенной банькой. Баньку присмотрел муж тети Фени — вальцовщик, потерявший на заводе руку. Товарищи помогли ему высудить у заводчика деньги за увечье и купить баньку с участком земли. Общими усилиями они перестроили ее, сделали жильем и местом собраний нелегального кружка.

Муж тети Фени умер весной. Одной ей было скучно жить в домике, стоявшем на отшибе, и она обрадовалась, когда Катя пришла к ней с узелком.