Алитет Немтушкин - Мне снятся небесные олени

Марии тоже весело, даже Ванчо улыбается. Аня растолковывает слова старика Чиркову. Тот тоже смеется и говорит:

— Глядишь, и за волосы с кем-нибудь потаскается!..

— Аха… «Почему голова болит?» — будет потом спрашивать, кто плашкой давил? — добавляет старик, и все опять смеются.

— Нет, Гирго смирный будет, весь в отца. Отец-то у него как старый учуг был, — говорит Мария. — Ни с кем не ругался, не дрался. Выпьет немножко и сразу падает. Ноги не держали. Лежит, песни поет… Гирго будет такой же. А песни петь, пусть поет. Когда на душе хорошо, почему бы не спеть, так, Гирго?..

Гирго молчит, занят едой, обгладывает старательно оленье ребрышко.

Вытерев руки о телогрейку, Чирков снова вытащил фляжку.

— Что, старик, плеснем им? — кивнул в сторону парней и пошутил: — На сухую-то мясо, поди, застревает в горле!.

— Аха, аха, — соглашается Мукто. — Пускай маленько погреются, хорошие ребята…

— Я не буду, — заявляет Гирго, занятый костью.

— Молодец, не учись. Как тебя, Лепешка, да? — смеется Чирков. — Я тоже не любитель, да вот, по нужде, приходится…

Гирго помалкивает, жует мясо, работает ножом. «Ну вас, теперь до утра будете всякую ерунду молоть».

Ванчо нехотя взял чашку. «Если б перед началом еды — думает он, — а сейчас — что, только добро переводить… Ладно, спать крепче буду…»

Потом Ванчо берет в рот костный мозг, тянется за увесистым куском мяса. Хороша свеженинка! После мороза ох и вкусна! Это Чирков, не привычный к такой еде, никак не может справиться с одним ребрышком… Ванчо прихватывает крепкими зубами мясо и резким взмахом ножа у самых губ отсекает кусок. Они с Гирго не стесняются, едят досыта.

Мария вышла на улицу, принесла полное ведро снега. Поставила на огонь.

Старик совсем оживился. Смотрит на Гирго и продолжает:

— Э, молодец, Гирго!.. Там, у Мефодьки, продерешь глаза: «Где я?» Темно, ничего не видно. Голова — ой, ой, ой!.. Плашкой кто давил? Мефодька подаст тебе кружку: «Давай, друг, голова лечить будем!» «Нет, нет, нет!» — замотает головой Гирго. «Давай, привыкай, молодой еще!» — смеяться будет Мефодька. Возьмет Гирго кружку, они стукнутся по-русски: «Давай!» Маленько посидит: что такое? Верно, светло становится, кто солнце зажег? «Все, хорошо теперь стало, — скажет Гирго, — пойду невесту искать!» Так, Гирго? — Маича рассмеялся.

— Нет, я никогда не женюсь! — бурчит Гирго, не переставая жевать.

— Молодой еще, — машет рукой Маича.

— Хэ, Гирго никогда не женится?! — удивляется и Мария.

— Женишься, — громко говорит Маича. — Может, еще русскую в жены возьмешь! Нос у нее большой будет, лицо крашеное…

— Кире! — Мария толкает мужа в бок. — Что он с такой-то делать будет?

— Спать!

— Спать… А кто ему на охоте помогать станет?

— Может, он у нас каким начальником будет!.. — не сдается старик.

— Ну да… начальником… Гирго не Бахилай…

— А, вот жена Бахилая сидит… Анванна. — Гирго вытирает нож об еловые ветки и весело смотрит на хозяев.

— Что чепуху-то мелешь! — с упреком, почти обиженно говорит Мария.

— Сами вы чепуху мелете! Приезжала вон за ним. — Гирго показал на Ванчо. Тот молчит. Мария со стариком замирают, испуганно смотрят на Аню. Но вот Мария проворно вскочила, улыбаясь, перешагнула на другую половину чума и опустилась на одно колено рядом с Аней.

— Ты жена Бахилая? — заглядывая ей в лицо, спросила она.

Аня смутилась, покраснела, но делать нечего, надо отвечать.

— Да, — говорит она.

— Хэ! — вырывается у Марии. — Тогда дай поцелую тебя!

Она слюнявит Ане щеку, встает и, показывая рукой на Чиркова, говорит:

— Я думала, он начальник, а ты — Красный Чум! Молодец, Анванна, молодец!

— Ты, друг, по колхозу уполномоченный? — старик подтолкнул Чиркова. Не ожидая ответа, он ударил себя в грудь кулаком. — Слушай, друг, я стахановец!.. Белок, горностаев по десять турсуков добываю!.. Жену мою, Марию, спроси… Она не даст обмануть. Я не хвастаюсь, правду говорю!.. Грамот у меня — полный ящик. Значков много, медаль!.. Мария! — Он тормошит жену. — Мария! Где мои бумаги?.. Начальник хочет посмотреть мои бумаги, давай!..

— Ээ! Куда они денутся, твои бумаги? Не даст по-человечески поговорить!.. — ворчит Мария. — Потом покажу.

Мария занялась хозяйством. В большую чашку вылила остатки кипятка, пополоскала поочередно чашки, кружки, ложки, вытерла их насухо лыком жимолости и сложила в деревянный ящик. Чайник наполнила натаявшей водой и поставила на печку. Попросила Гирго нарубить помельче мясо и занести в чум. Мясо тоже надо поставить вариться. Пусть преет на печке: утром встанут гости, будет что поесть, да и ночью, глядишь, кому понадобится подкрепиться. Мясо есть, чего его жалеть?

Перед сном мужчины вышли на улицу, занесли спальники и стали укладываться.

Ане отвели почетное место — малу, а Чиркова уложили справа от входа. Он длинный, будет куда вытянуть ноги. Тут еще маленько посмеялись. Старик разглядел, что с милиционером что-то неладное творится. Толкнул Гирго, и тот не удержался от смеха. Из спальника, еле дыша и отплевываясь, весь в шерсти вылез Чирков:

— Задохнуться можно! Как вы в них спите?

Оказывается, головой он залез туда, где должны быть ноги. Ему подсказали, как правильно лечь в мешок, и он вскоре захрапел.

Парни еще сидели, курили. Мукто рассказывал об охоте, в который раз повторял, что снег стал глубоким, собака плавает в снегу, не хочет идти по следу и что надежда теперь только на самоловы. Дикарь пришел из Заполярья, да много, как бы он к весне не увел домашних оленей. Потом говорили о погоде, о морозах, о каких-то несущественных мелочах, и лишь под конец старик вроде бы вспомнил:

— Куда тебя везут-то? — обратился он к Ванчо.

— Не знаю, — тихо ответил тот и понурился. — Сейчас в Туру, а там дальше…

— Она судила?

Ванчо молчал.

— Посадила? — с тревогой в голосе спросила Мария.

— Пятнадцать лет, — сказал Гирго.

— Нголэмо! [47] Нголэмо — восклицание страха, типа: О ужас! Не страшно такое говорить-то! — вскрикнула Мария, но, поняв, что все это правда, вздохнула, повернулась к Ванчо. — За что? Разве ты себе брал? Когда это эвенки ворами были, ты не мог ее спросить? Не мог сказать, что мы вернем деньги?.. За что тебя в темный дом? Ну, я ей сейчас покажу! Не посмотрю, что она жена Бахилая!..

Мария вскочила, хотела уже шагнуть на другую половину чума, сбросить с Ани парку, но ребята усадили ее на место. Жалость к Ванчо сдавила ей сердце, и она горько расплакалась, запричитала:

— За что Ванчо в тюрьму-то? Неужто невестка Комбагиров не могла пожалеть бедного парня? Лючи никогда не жалеют людей! Пусть жена Бахилая посадит и меня с мужем!.. Мы тоже брали куль муки и табак. Но мы не бесплатно брали, вернем деньги, мы никогда не обманываем!.. Старик добудет белок, и мы вернем!.. Чего же жена Бахилая не посадила в тюрьму Ануфрия и Марию? Родню пожалела! Ануфрий больше всех брал. Муку брал, сахар, спирт пил, даже брезент брал, говоря, что у пастухов прохудились чумы. А где чумы?.. Ничего Ануфрий не сделал, брезент на складе валяется, а бедного Ванчо в тюрьму! Разве есть такой закон — невинного человека сажать? Ванчо самый правильный человек. У нас век так было: есть у тебя покушать — делись с людьми. Это у лючей по-другому!.. Можно было подождать до Нового года — приедут из тайги охотники, вернут деньги!..