Алексей Югов - На большой реке

— Это гениальная мысль! — восторженно сказал Упоров, срываясь с места. — Ну и что же? — вдруг спросил он в упор. — Я, конечно, не первый, с кем вы поделились вашим замыслом? Рощин одобрил?

— И не только он! — весело ответил Андриевский. — Вчера мне позволили здесь созвать маленькую летучку. Были Кареев, Лепехин, Васильков...

— Нельзя не приветствовать ваш выбор: гвардия перекрытия! — одобрительно сказал Упоров.

— Рад вашему слову! — сказал главный инженер, и в самом деле чувствуя с некоторым удивлением, что одобрение Упорова, с которым они всегда были далеки друг от друга, почти неприязненны, сейчас вызывает в нем необычайное удовлетворение, даже гордость, — у него, кто по праву и по заслугам считал себя старейшиной советского гидростроения.

— Насколько я могу судить, — продолжал Упоров, — это вами избранный штаб предстоящего ледового похода?

— Да... — с чувством какого-то внутреннего борения отвечал Андриевский. — Штаб, но... без войска...

— Как? За чем же дело стало? Да вам для этого ледового похода и для сборки моста на новом месте, вдоль «бычков», и войско-то нужно вовсе не большое: бригада Саши Бурунова — монтажники, слесаря, да еще другая комсомольско-молодежная — плотники Ложкарева Гены, — вот и все!.. Да, только они и могут в такие сжатые сроки — войско испытанное, — убежденно заключил он.

Андриевский печально усмехнулся.

— Это я знаю, — подтвердил он. — Но... наотрез отказались. Наотрез!

— Ушам своим не верю, — изумился Упоров.

— Представьте! Ответили управлению, что большая, дескать, часть скоро отбывает от нас: кто на Ангару, кто на Днепр. И что на эту работу они не пойдут.

Упоров хмуро выслушал это сообщение. Помолчал. А затем глянул в лицо Андриевскому и сказал:

— У меня впечатление, что вы не говорите мне всего. Вы сами беседовали с ними?

— Да, я сам. И вы правы: я сказал вам не все. Но это не потому, что... — Андриевский замялся. — Словом, так: и Бурунов ваш и Ложкарев в присутствии многих из своей бригады сказали мне почти буквально следующее: «Мы у вас пасынки, товарищ главный инженер! Когда аврал, чрезвычайное положение, то ложкаревцы, буруновцы, парни с красными книжечками, сюда! А как только минуло, отлегло, так нате вам, братва, обходные листы в лапу и ступайте на все четыре стороны!..»

— Что ж! Так ведь и было, — сказал Упоров.

— Знаю, — подтвердил главный инженер. — Этот сверхъестественный дурак Кусищев!.. Я понимаю, что ссадина в сердце от того оскорбления еще болит у них. Но...

И, не договорив, он встал и, взяв за руку Ивана Упорова и глядя ему в глаза взглядом дружеским и проникновенным, задушевно сказал:

— Словом, что тут разговаривать долго. Я потому-то и призвал вас на помощь, дорогой Иван Иванович, что ваше слово для комсомольцев... И не только потому... Давайте спасать положение!

Смелый план Андриевского был немедленно утвержден.

И вот изо дня в день, из ночи в ночь речной ледокол принялся взламывать и крушить льды. Черные полосы многокилометровых майн исполосовали там и сям ледяную пустыню — от бухты Тихой до горловины подводящего канала ГЭС.

За ночь жестокий мороз успевал хотя и наскоро, но и накрепко снова зальдить майны.

Не просто оказалось протаскивать через эти узкие проломы в ледяной толще громоздкие да еще вдобавок спаренные двадцатиметровым настилом стальные баржи наплавного моста.

Иные из них жестоко калечились.

Это были поистине дни ледового похода!

И недаром капитан Ставраки, почти не покидавший капитанского мостика, словно примерзший к нему в своем залубенелом от стужи и брызг гремящем плаще поверх бушлата, — недаром вспоминал он не однажды другой ледовый поход кораблей, — тот великий, балтийский, девятьсот восемнадцатого!

Он предавался этим воспоминаниям не просто так: он хотел этим вдохновить ребят, воодушевить.

А уж надо ли было еще воодушевлять? Это их-то, комсомольцев, этих яростно-самозабвенных в любой работе, могучих и расторопных парней в синих стеганках и брезентовых куртках с наплечниками, в ушастых шапках, сдвинутых на затылок, в шлемах-щитках для электросварки, с топорами, стержнями, электродержателями в руках! Это их-то еще воодушевлять, этих юношей, возросших в пламенном и спором труде, у которых близ сердца, как святыня, хранится красная книжечка, именуемая путевкою комсомола, — их клятва, их гордость, неиссякаемый, как радий, источник духовного жара и света!

Вот они на ледовом аврале: электросварщики, такелажники, матросы, верхолазы-монтажники, плотники и слесари — веселые и горластые, белозубо-хохочущие, со следами ожога от стужи на пылающих румянцем щеках, а у иного и на пальцах, ибо ни в какой мороз не признают рукавиц. Вот они, юные, мужающие львята великого ленинского комсомола!

— Майна!

— Вира!

— Эй, на лебедке! — Зычные крики; посвист в два пальца; гулкий рев мегафона в багровой стуже; залповый грохот ломаемых льдов; глыбастое, дыбящееся крошево льдин, торосьями, «козлами» вздыбленных в черной, как чернила, быстро текущей воде. Пар над Волгой: не поймешь, от воды или от этих вот разгоряченных авралом могучих парней, от их жаркого дыхания.

То на палубе ледокола, то на котором-либо из мостовых сцепов, разбросанно чернеющих на снежно-ледяном пустыре Волги, возникает порою маленькая кучка людей. Обычно их трое. Это Рощин, Андриевский, Кареев.

Но обычно к ним вскоре присоединяются инженеры Лепехин и Васильков — «спинной мозг перекрытия». Их призывают сюда, на этот переносный КП, либо махальные, сигналя флажками, либо громогласный, набухший зов мегафона.

Иной раз присоединяется к ним Упоров — в брезентовой робе, ушастой шапке.

Но уж вскоре ребята видят его на льду, среди торосов, с длинным шестом в руке, опираясь на который он перемахивает через полыньи и разводья.

— Иван Иваныч сюда, к нам, шесту́ет! Подтянись, орлы! — весело кричит Ложкарев, завидя его.

Вот Андриевский поднял к глазам большой бинокль, и вдруг руки его дрогнули. Возглас тревоги вырывается у него. Он передает бинокль Рощину.

И как раз в этот миг до слуха всех, кто на ледоколе, доносится страшный грохот и треск раздираемого в разные стороны сцепа.

Ледокол останавливается. У всех на глазах быстро кренится, вздыбливается и начинает тонуть один из тягомых сцепов. Его перекосило весь! Тяга ледокола и сопротивление льдов разодрали его, словно бы это был бумажный кораблик!

Один из кораблей понтонной эскадры вышел из строя, погиб! Впрочем, это один из тех сцепов, которые покинул Кусищев на самом плесе, застигнутый ледоставом врасплох.