Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

Я уже сидел в автобусе, а когда шофер забрался в кабину и захлопнул дверцу, тогда он, маленький двухлетний человек, мой сын, вдруг взмахнул ручонкой, прощаясь со мной. Он уже не улыбался, а стал неожиданно серьезным. Прощался со мной он впервые, прощался всего лишь на один день, — я ехал в райцентр и завтра должен был возвратиться. Автобус медленно тронулся, а он остался стоять на деревенской площади возле пруда, над которым склонились старые развесистые вербы. Когда же автобус переехал грузную от пыли площадь, то на расстоянии мне показалось, что вербы печально склонились именно над ним, только лишь начинающим жизнь. А он теперь уже изо всех сил махал мне рукой, а рядом спокойно стояла жена, но ведь для него, черноволосого мальчугана в коротких штанишках и сандалиях на босу ногу, это было внове, это было испытание, и у меня вдруг сжалось сердце… Все в тот же миг отпечаталось в моей памяти: тяжелое налитое солнце, что медленно опускалось на землю в конце улицы, и они, два близких мне человека, одиноко застывшие на фоне большого яркого диска, и эти вербы, и выкативший из переулка велосипедист, и несколько досок возле чьих-то ворот… Но поднялась, взбитая колесами, пыль и все это от меня закрыла.

Автобус повернул за крайнюю избу, выехал на широкий асфальтированный шлях среди полей, за окнами стало просторно, и я постепенно успокаивался, подчиняясь дороге: завтра я вернусь, завтра все будет так, как было… Но всего того, что случится со мной в этой поездке, я не мог даже предполагать…

Чистые убранные поля желтели стерней, вдали подпирала небо застывшая, как на картине, темно-зеленая стена леса, и автобус мерно катил по дороге, не нарушая теплую вечернюю тишину, что остывала, густея, в неподвижном пространстве между землей и небом. Изредка лишь какая-нибудь одинокая птица взмывала вверх, долго и плавно парила в воздухе, чтобы опуститься далеко в поле или сесть на придорожный куст. В стареньком дребезжащем автобусе нас было четыре человека, мы молча ехали, глядя в окна; мы проезжали через деревни и, миновав последние избы, которые, словно боясь открытых пространств, тулились друг к другу, снова выбирались на поля, снова перед нами распахивались во всю свою равнинную ширь степи, что начинаются здесь, а затем тянутся дальше, на юг. И земля, по которой в этих местах из века в век катились войны, была в час заката тихой и прекрасной…

Но вот впереди показались домики райцентра, труба кирпичного завода, серебристые резервуары нефтехранилища, — наш путь подошел к концу. На площади между двумя станциями, автобусной и железнодорожной, мы остановились, и мои случайные спутники разбрелись кто куда… Мне надо было купить билеты на поезд в Москву, отпуск мой кончался, однако в эту пору, перед началом школьного учебного года, купить их здесь очень трудно, и я решил проехать в соседний Новгород-Северский, где формировался поезд. Я давно хотел в этом городе побывать; пожалуй что, каждый раз, собираясь сюда, в дом родителей жены, я намечал проехать и в Новгород-Северский, но случай представился лишь теперь. В этих краях ходят только два поезда: один московский, другой — местный, ночной, которым мне и предстояло ехать.

В станционном скверике, обнесенном низким штакетником, я сел на скамейку, чувствуя какую-то пустоту в душе, бездумный покой и неопределенность, может быть, от того, что то, что обычно движет нами, заставляет порой даже бессмысленно слоняться из угла в угол, — все это тоже во мне как-то еще не определилось. В общем, неожиданно исчезли все заботы, и наступила пора той, ограниченной временем свободы, которая в тягость.

Здесь росли кусты сирени вдоль штакетника, три яблони, густо усеянные маленькими яблочками, а посреди скверика бугрилась неухоженная клумба. В дальнем углу тянулась к вечернему тающему небу старая береза; под ней на траве сидели два мужика и, разложив снедь на газете, вели неторопливый разговор. Все вокруг было покойно и тихо; никто никуда не спешил, да казалось, что и нельзя было суетиться здесь, где не было сейчас почти никакого движения. И впервые за все то время, что я приезжал сюда, я мог все рассмотреть, увидеть, чего не приходилось замечать из-за постоянной спешки, так как автобус в деревню отправлялся через десять минут после прихода на эту станцию московского поезда и надо было каждый раз бежать с вещами через площадь к автобусной станции, чтобы не ждать полдня следующего автобуса. А сейчас к тому же все, что я видел, воспринималось мной по-особому, воспринималось в сравнении с далеким прошлым, с тем, что здесь было когда-то давно, что я мог вообразить себе. Я смотрел на площадь с водопроводной колонкой возле старого колодца, на последних пассажиров, которые расположились под навесом автостанции, где уже не было сутолоки дневной, молчал динамик, да, наверно, и касса уже была закрыта; видел перспективу улицы, что выходила на площадь, видел домики, заборы, редких прохожих вдали, а слева, где сидели под березой мужики, за сквериком тянулись вдоль железнодорожных рельсов какие-то склады, помещения, подъезд к которым закрывали ворота из толстых металлических прутьев, скрепленных крест-накрест двумя зелеными полосками. Но замечая все это, я представлял себе лес, который был когда-то на этом месте. Я думал о том, что давно прошло, но было; и мысль моя усиливалась волнением перед встречей с Новгород-Северским, известным еще со школы. В лето 1185-го Игорь, князь Новгород-Северский, «иже истягну умь крѣпостію своею и поостри сердца своего мужествомъ», выступил на половцев. И шел он со своей дружиною где-то здесь…

Поэтому свежо виделось мне, словно все было высвечено светом тайны постоянного обновления земли. Почему стало все так на том же самом месте, где были когда-то одни деревья? — думал я. Вот к воротам, запылив площадь, подъехала бортовая машина, из кабины выбралась женщина в темной кофте и крикнула:

— Сельхозтехника! Откройте ворота!

Но все было тихо во дворе, меж этих складов, и тогда она крикнула еще раз, пронзительно, недовольно. Мужики под березой прекратили свой разговор, повернули в сторону машины свои головы в темно-синих кепках и застыли, ожидая, откроет кто-нибудь ворота или нет. Я увидел, что это же заинтересовало и тех, кто сидел по ту сторону площади, у автостанции. Все молча ждали. Где-то прокричал петух; свистнул тепловоз, маневрируя на путях, лязгнули друг о друга вагоны. Наконец в глубине двора из-за какого-то склада на шум женщины показался хромой старик в засаленном кителе и выцветшей военной фуражке. Со связкой ключей, которой он размахивал словно кадилом, переваливаясь с одной ноги на другую, старик спешил к воротам.