Василий Ажаев - Предисловие к жизни

— Нуте-с, пожалуйте сюда, — строго приказал Пряхин.

Все столпились у промывочных чанов. Ты с великой неохотой выдавливал из себя по словечку. Хорошо, что слушали тебя внимательно и заинтересованно, исключая Дерягина с его отчужденным видом.

— Промывку мы как ведем? Заливаем воду, перемешиваем веслом. Даем отстояться эфиру. Сифонируем сверху воду. И опять: наливаем, перемешиваем, сифонируем. И так несколько раз. Время тратишь, и беспокойства много, что эфир убежит. Он ведь дорогой.

Дерягин посчитал за намек упоминание о дорогом эфире: мол, Борис вспомнил вычет из зарплаты.

— Не надо зевать по сто’онам, — сухо сказал он.

— Ну и что же ты предлагаешь? Что замолчал? — подбодрил Курдюмов.

— Устроить на дне промывателя трубу с дырочками. Вот такой спиралью. В трубу подавать снизу воду. — Ты с трудом рассказывал, Курдюмов и Дронов сочувственно переглянулись. — Вода снизу будет пробулькивать через слой эфира и сама будет отмывать его от кислоты. Стекать она будет сюда, надо устроить отверстие в верхней части промывателя.

— Ба’батье, — процедил Дерягин Пряхину. Прононс и половина непроизнесенных звуков сделали незнакомое слово столь странным, что Курдюмов с удивлением посмотрел на химика: подавился он, что ли? Или всхлипнул?

Пряхин молча протягивает тебе карандаш и довольно истрепанный, запачканный блокнот, раскрытый на чистой странице. Ты стараешься нарисовать поаккуратнее и злишься: был приличный чертеж, целый вечер пыхтел, а сейчас торопишься, руки грязные, получается мазня, будто сломанными пальцами схватился за карандаш. Дерягину надоедает эта возня, он отправляется в обычное свое обнюхивание по цеху.

— Попрошу вас не отлучаться! — резко окрикивает его Пряхин, и в мгновенном взгляде его проблескивает молния. Он изучает твой рисунок. Курдюмов, Дронов и лохматый бриз ждут.

— На мой взгляд, мысль хорошая, — не выдерживает Курдюмов. Ему явно хочется пряхинского одобрения. — Пустил себе воду, и она работает сама. Правда, нет, Михалыч?

— Тут, в цехе, хлопот уйма, хоть от промывки избавимся, — подтверждает Дронов.

— Да, мысль дельная, — говорит, к твоей радости, Пряхин и в упор глядит на Дерягина. — Вы не думайте, товарищи, у меня и не было никаких сомнений. Я просто… думал о другом. Подумал, какой будет новая, целиком советская инженерия…

Все смотрят на Пряхина с недоумением — и Дерягин и Борис… Пряхин улыбается, округло проводит рукой в воздухе и снова оборачивается к Дерягину, лицо у него становится жестким.

— Вы изволили вспомнить иностранное название: барбатьер, — Пряхин произносит это слово тоже с прононсом. — Ну, и что же, позвольте спросить вас вместе с Хорлиным? Вам барбатьер уже сто лет известен, а Ларичев его не знает, в Германии он еще не успел побывать. Ну и что же? Почему же вы не завели в цехе такие барбатьеры? Вашему приятелю годится только то, за что дают патенты? А выуживать из немецкой литературы новинки он не стесняется? Но это разговор к нему. Вы, именно вы мне ответьте, почему в цехе не внедряются простейшие вещи? Почему? Я вас спрашиваю, Дерягин…

Дронов, Курдюмов и Выкин делают вид, будто они сильно увлеклись разговором, связанным с ларичевским предложением. Но они, во всяком случае Курдюмов и Дронов, безусловно одобряют нагоняй Пряхина. Что касается Бориса, он не сводит глаз с главного химика и ловит каждое его слово, его губы даже повторяют: «Вы, именно вы ответьте…»

— Может быть, сомнение у вас есть какое-нибудь? — упорно не отстает Пряхин. — Вы же руководитель цеха, мы обязаны спросить. Не скрывайте от нас драгоценных соображений.

— Поток воды, возможно, будет уносить эфи’, — высказывается Дерягин.

Борису хочется возразить, но вместо него это делает разгоряченный Пряхин:

— Ни черта не будет уносить! Подачу воды можно легко регулировать. А еще что?

Дерягин пожимает плечами.

— Такие змеевики, или спирали, надо установить повсюду, — обращается Пряхин уже к тебе. — Всюду, где есть промывка тяжелых и не смешивающихся с водой жидкостей.

— В цеху салола, например, — подсказывает Выкин.

— Вот-вот! Пиши заявление в бриз, он зарегистрирует. Патент не даст, а премию не пожалеет, он добрый. Пиши, пиши…

Пряхинское обращение на «ты» звучит лаской. Ты не успеваешь поблагодарить — Пряхин уже уходит, взмахивая локтями. Дерягин степенно удаляется, забыв впервые ткнуть пальцем в какую-нибудь неполадку.

— Жду, — улыбается тебе Выкин. — Я авансом зарегистрирую: «Ларичев Борис — усовершенствование промывки тяжелых и несмешивающихся жидкостей».

Ты останешься с Дроновым и Курдюмовым. Они смеются. Не зная, чему они смеются, ты тоже вдруг взрываешься нервным смехом. Курдюмов железно хватает тебя за руки.

— Не знаешь, куда идти за правдой, комсомолец? — журит он. — Или я тебе не нравлюсь? Иди тогда к Михалычу, он симпатичный и в завкоме весит не фунт изюму, а килограмма четыре. Ладно, что твои товарищи знают дорогу в ячейку, — пропало бы великое изобретение.

— Отпусти! — просишь ты: больно рукам, у Коли огромная силища.

— Не отпущу, — говорит он и отпускает руки. — Не отпущу, никогда не отпущу, я ведь твое самое главное начальство. Вот принимай установку, будешь писать в бриз, упомяни: в фонд годовщины Октября. Понял, нет?

Курдюмов торопится к автоклавам, они с Дроновым договариваются нажать на механиков. Они костят механиков почем зря. Механики и особенно дылда Асеев способны тянуть, волынить и мурыжить любую рационализацию, недаром бриз без конца жалуется и стонет. Нельзя допустить, чтобы ларичевскую штуку они замариновали, принципиально важно оборудовать промыватель к Октябрю.

Ты потерял время и стараешься его восполнить. Появляется Ваня: ты так и знал, что он придет, не утерпит, звонарь. Ваня объясняет:

— В смену заступать рано, приходил в ячейку и зашел навестить. Как, Борь, делишки?

— А кто у нас главный звонарь? — спрашиваешь ты и воинственно заворачиваешь рукава жесткой спецовки.

— Тебе плохо от звонаря? — усмехается Ваня и принимает вызов, аккуратно снимает и пристраивает в относительно чистое место свою неуклюжую серую куртку. Сейчас хорошо видно, какой он поджарый, Ваня, какой тонкий в талии и широкий в плечах. — По-твоему, не звонить, то есть не бороться с гнусной сволочью? Однако я парень честный и чужой заслугой хвастаться не буду. Опоздал, понимаешь? Одна боевая девочка не стерпела обиды над этим замечательным Борькой Ларичевым.

— Лена? — Ты поражен.

— Может быть, она. Девочек, очарованных этим замечательным Борькой Ларичевым, множество, толпы. Скажи лучше, изобретатель: чем кончился громадный спор?

— Одобрили вроде. Пряхин тоже сказал: барбатьер.

— Пес с ним, пусть называют хоть горшком. Или тебе и название не нравится?