Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Дура ты, разве же я сам должен бродить по улицам и собирать все это барахло? А на что бригадиры, а на что комсомольцы? Здорово думаешь ты своей головой! Они будут собирать, а я должен только командовать над ними. Очень мне надо ходить по дворам и ругаться с бабьем!

— Да кто его знает! Раз тебе это было поручено, то я и думала, что ты сам будешь делать…

— Думать-то надо, да только головой! Твой муж, слава богу, не какой-нибудь исполнитель, а хозяин ста двадцати дворов. Если бы не Термечиков, который все дело нам попутал на собрании, то сейчас в артели было бы не меньше трехсот семей. Эх, будь здесь Калпакбаев, дело пошло бы по-другому: одних бригадиров он поставил бы человек пятнадцать да еще вызвал бы милиционеров. А мне он обещал дать наган. А этот Термечиков только одно и знает: «Эй, председатель, выводи плуги, готовься!» А попробовал бы он поработать на моем месте. Вот сажусь я на серка, беру в руки камчу, для острастки потолще, и еду по аилу, а у самого так мороз и продирает по коже. На меня со всех углов глядят такими глазами, что, будь у них пули в зрачках, сразу бы сразили. А родня косого Абды меня и за человека считать не желает. Термечикову откуда об этом знать, он требует свое: собирай, говорит, плуги, что числятся в списках, веревки, постромки, хомуты, вплоть до семян, с дворов членов артели. И что самое обидное: говорит, надо действовать убеждением. А вот взять к примеру родню косого Абды, они у меня как раз членами числятся: люди эти разъезжают себе на жирных конях, помахивая витыми камчами. Вот и попробуй убеди их, если у меня нет никакого оружия, кроме такой же камчи. Был бы хоть один милиционер с винтовкой на плече, тогда бы и разговор другой. А то так, плевали они на председателя!..

Как и пророчил сам себе Мендирман, дела его сложились неважно. Впервые пришлось людям аила столкнуться с непривычной для них подготовкой к коллективной посевной. На собраниях они еще соглашались, но как только дело доходило до сбора инвентаря и тягла, тут они начинали увертываться и вступать в бесконечные перебранки:

— Да чего вы пристаете? Сами же говорили, что все будет общинное, вот и пусть казна дает! А вы боитесь потребовать с казны и требуете с нас!

Часть активистов при этом все же старалась убеждать хозяев, но некоторые из них тоже начинали ругаться:

— Ну, чего, спрашивается, лаешься! Если вы сами не дадите, то в артели откуда оно возьмется, с неба, что ли, свалится? Оставь болтовню и показывай, где у тебя плуг, борона? Запрягай и вези в общественный сарай!

— Не задерживай разговорами! Завтра выходим на красную борозду!

Женщины все никак не могли взять в толк, что это за красная борозда.

— Ты слышала, джене? Выходим, говорят, на красную борозду? Это еще что за чудо?

— Да откуда мне знать, невестка! Раз говорят «красная», то, наверно, скотину будут резать на пашне и поливать кровью борозды…

— Да ну-у, так уж и переведут всю скотину, что ж останется?

— А какое, думаешь, дело до скотины этим собакам-активистам? Им подай мясо, и все тут! Голодранец Мендирман не успел председателем стать, как на другой же день забрал со двора Касеина такого стригунка молочного, что как дыня твоя… А уполномоченный, что носился по аилу, разве не жрал он мяса? И теперь вот под предлогом того, что, мол, должны быть красные борозды, опять будут мясо пожирать.

Воспользовавшись тем, что Умсунай пошла в дом, чтобы принести нож, Соке поспешно намерил еще два размаха пенькового аркана. Но вот Умсунай вернулась и, как всегда, опять принялась ругать и поносить активистов. Впрочем, старику доставалось при этом ничуть не меньше, чем другим.

— Будь ты неладен, старый дурень, будь ты неладен! — кричала она. — Я ли тебе не говорила: «Обожди ты, не суйся пока в артель…» Так нет, понесло тебя, упрямого козла… Сегодня ты отдаешь веревку, а завтра отдашь ведро, а послезавтра — сито… А потом и меня выпроводишь! Ах, бить тебя некому, старого… Да знаешь ли ты, что я едва без рук не осталась, пока скрутила этот аркан, а ты его отдаешь ни за что… И не жалко тебе меня, старуху, или у меня в невестках молодуха есть, которая бы крутила мне веревки? А я, дура, все приберегала, думала, сгодится в хозяйстве!.. А ну, дай сюда, изверг, куда ты столько схватил?!

Умсунай вырвала из рук Соке аркан и кусок его, примерно в три размаха, отсекла ножом. Соке пришлось довольствоваться тем, что осталось. Он свернул веревку в кольцо, приторочил к седлу, сел на серую кобылу, а гнедого меринка взял на повод, нагрузив на него старую сбрую, и, погоняя перед собой черного бычка, поспешил выехать со двора. Но крики старухи долго еще преследовали его:

— Будь ты проклят, грабитель! Свое же грабишь, и хоть бы за ухом у него почесалось! Нет, увозит себе как ни в чем не бывало. Знаю я, что таишь ты себе на уме: помышляешь, как бы теперь подкатиться к таким, как Сурмакан! Недаром ты такой веселый ходишь!

Умсунай замолкла, лишь когда старик скрылся за поворотом.

Большой двор, который построил когда-то русский Назаров, перешел его батраку Туменбаю. Это был самый просторный двор в аиле. Он был удобен еще и тем, что стоял у дороги, поэтому и решили превратить его в артельный двор. Сейчас сюда свозили рабочий инвентарь, плуги и сбруи. Мендирман, прохаживаясь по двору, был очень доволен. Мысль о том, что отныне он является полным хозяином всего этого богатства, наполняла Мендирмана гордостью, и он властно покрикивал на людей:

— Эй, вы там! Да живей двигайтесь! Плуги ставьте отдельно, вот сюда, бороны тоже отдельно… А хомуты не вали кучей! Черт, хватит ли нам их? Наши киргизы даже не имеют в достатке такого барахла, как хомуты… Эй, кто там знает, когда же наконец придет плотник Сеит? Вы передали ему мой приказ?..

Как раз в этот момент сюда прибыл и Соке, оглашая своими возгласами двор:

— О-айт, смотри, сколько тут вас! Эй, Мендирман, вот моя доля, которую я сдаю в общую казну! Давай-ка принимай своими руками!

Председатель важно поджал губы и крикнул паренька Абдиша, который вел опись инвентаря:

— Эй, малый, эй, счетовод! А ну, иди сюда! Давай запиши все, что привез Соке. Да быстрей же, что ты смотришь, или ты закован в железо!

Абдиш и без понуканий был проворен, но он не обиделся на Мендирмана, а, наоборот, посмеиваясь, побежал к Соке:

— Салам алейкум, аксакал!

— Ну, ну, счетовод, принимаю твой салам. Давай записывай: плуга у меня никогда не бывало, это ты сам знаешь, так… Из рабочего тягла, значит, две головы пиши… пиши…

Положив тетрадь на колено, Абдиш писал против фамилии Соке:

«Лошадь — одна. Вол — один. Плуга нет. Бороны — нет. Аркан — девять размахов».

Тут показался в воротах Оскенбай. Он сидел на пузатой вороной кобыле, подложив под себя кусок старой овчины, а на постромках тянулась за ним старая, расшатанная деревянная борона, лишенная уже многих зубьев. Ни с кем не поздоровавшись, Оскенбай с унылым видом нерешительно остановился в проходе.