Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Шоорук и Бердибай, сидя наедине с Саадатом, высказались довольно искрение:

— Ты не смотри на нас, Саадат. Мы уже свое прожили, попили, поели, — нам не так обидно… А вот ты подумай о себе… Беги-ка ты лучше, спасай свою голову!

— Верно, подальше от греха… Уходи, пока не поздно.

— А за нас не беспокойся: что суждено богом, тому и быть! — покорно сказал Бердибай.

Саадату было жаль стариков и жаль себя. Он прослезился, потом быстро встал с места, прошел к двери. Стоя у двери, глянул на Шоорука и впервые заметил, что голова его по-старчески дрожит. Но сейчас не время было проявлять нежные чувства. Бледный, с перекошенным лицом Саадат проговорил, напрягая срывающийся голос:

— Когда наступали для нас черные дни, когда мы почти все поголовно погибали, наш род всегда из ручейка превращался в могучую реку. Нельзя смиренно ждать свою смерть, надо бороться… Наше спасение сейчас в седле! — После этого он повернулся и вышел.

На улице Саадат увидел приближающуюся группу всадников. Он замер на месте. Это были Бюбюш, Сапарбай, Шарше, исполнитель Матай, и почему-то среди них в этот раз оказался и Соке. Был и еще кто-то другой, но Саадат не стал даже рассматривать. При виде Шарше его охватила дрожь, сердце похолодело, он готов был сейчас же вскочить на коня и пустить его вдоль косогора в сторону ущелья.

Активисты были уже почти рядом, когда Саадат все же сел на коня и, будто не замечая никого, порысил в другую сторону.

Саадат постоянно чувствовал какую-то опасность. Давно он уже начал тревожиться и давно уже был готов ко всему. Одежда на нем была прочная, теплая, конь выезженный, быстрый. И в смысле оружия у него тоже было кое-что: купил у своего приятеля Петра из соседнего русского поселка винтовку за полторы тысячи рублей. Купил и надежно припрятал. А самое главное, у него были уже и сообщники. Саадат подговаривал Султана и еще некоторых джигитов «податься» в горы. Правда, среди них были и такие, которые пока еще не решились. Но зато такие, как Султан, те готовы были хоть сейчас следовать за Саадатом куда угодно. У Султана была уже наготове старая берданка. Однако сам Саадат пока еще колебался. Когда он в последний раз виделся со своим другом Калпакбаевым, тот сказал ему:

— Ничего, друг, не робей! Я и не в таких переделках бывал… А этот Саякбаев — сопляк… жук навозный… Но если хочешь помочь мне, собирай о нем материал и будешь доносить мне! А попозже из области придет строгое письменное указание… Это будет тебе на руку, тогда и действуй, не зевай!

Саадат попытался поглубже расспросить друга о «строгом письменном указании». Притворно улыбаясь, он, как бы недопонимая, спросил:

— А что это за бумага будет, аксакал? Может, скажете, чтоб наперед мне знать!

— Да? А! — раздумчиво протянул Калпакбаев. — Политика — это сложная вещь. Это тебе не раздоры двух родов! Понимать надо! Если государству потребуется в общих интересах снести на другое место наш Ала-Тоо, то оно и снесет. По-моему, это будет бумага, защищающая общие государственные интересы… Во мне будь уверен, друг мой!

Вот это-то и заставило Саадата выжидать, колебаться. Он по-своему понял слова Калпакбаева и почему-то втайне ждал каких-то скорых изменений в жизни. В последнее время он часто терялся в догадках, вспоминая слова Калпакбаева: «Или этот момент не настал еще или я прозевал его. О коварный мир!»

Когда Саадат сел на лошадь и поспешно порысил прочь, вдогонку ему раздался окрик Сапарбая:

— Саадат!

Тот притворился, будто бы не слышит.

— Саадат! Эй, Саадат! — вторично окликнул Сапарбай.

Саадат неохотно обернулся.

— Заворачивай сюда! — махнул ему камчой Сапарбай.

Ничего не поделаешь, пришлось Саадату повиноваться.

Когда во дворе раздался строгий голос Сапарбая, окликающий Саадата, в доме Шоорука, откуда только что вышел Саадат, воцарилась гробовая тишина. Сам Шоорук даже не посмел выглянуть в окно и только невнятно проговорил:

— Кто там! Выйдите, посмотрите!

Байбиче посерела от страха. Попыталась было подняться с места, но так и не смогла — откинулась назад. Тогда Бердибай поспешно встал, успел надеть одну калошу, вторую только нацепил, смяв задник, и вышел.

Активисты уже въезжали во двор. Бердибай все еще пытаясь поправить задник калоши и в то же время тревожно всматриваясь в активистов снизу вверх, проговорил:

— Салам алейкум, дорогие, добро пожаловать!

Сапарбай ответил на его салам. Другие промолчали. Матай, видимо желая пошутить, посмеиваясь, вдруг сказал Бердибаю:

— О Беке, вы всегда так мучаетесь с калошами или только в этот раз?

Кто-то прыснул в кулак. Бердибай покраснел от стыда и тихо ответил:

— Кто его знает, сын мой… Всегда надевал — ничего было… «Эх, в другом бы месте да в другое время я показал бы тебе, вонючий шайтан, как надеваю калоши!» — подумал он про себя, и глубокая морщина прорезала его лоб.

После неуместной шутки Матая последовало напряженное молчание. Бюбюш и Сапарбай потупили глаза, тяжело им было почему-то. А Шарше, как всегда, грубо прикрикнул на Бердибая:

— Никуда не денется твоя калоша, зулум! А ну, давай пошли в твой дом.

С тех пор как Бердибай самостоятельно садился в седло, может быть, впервые пришлось ему снести такое унижение. От ненависти и обиды сердце его сжалось в комок, словно в когтях горного беркута. «Ясно, забрать меня приехали!» — тоскливо подумал он и виновато промолвил:

— Дом наш здесь, сын мой!

— Это с каких пор дом твой оказался здесь?

Борода Бердибая задрожала от гнева. Едва сдерживая себя, он ответил:

— Шоорук наш сосед. Значит, и дом наш здесь!..

— А я тебе говорю, пошли домой! Шагай, прошло твое время командовать!

— Хорошо, я иду…

В это время к активистам медленно подъехал вернувшийся Саадат. Теперь Шарше набросился на него:

— Ты, криворотый зулум, слезай сейчас же с коня!

— Ну что ж, слезать так слезем!

— Поменьше разговаривай. Кончено твое время разъезжать на белолобом скакуне. Сказано — слезай, значит, слезай с лошади!

Саадат пока не слезал с седла. Он, кажется, думал, что делать. Лицо его то мертвенно бледнело, то наливалось кровью. Дрожащими руками он упрямо перебирал поводья уздечки.

— Кому говорят, слезай! — крикнул Шарше, наезжая на Саадата. — Слезай сейчас же, криворотая сволочь!

Все мужчины Верхних аилов, и женщины, и дети — все сбежались сейчас сюда. Тяжело им было смотреть, как знаменитый предводитель Курамы — аксакал Бердибай стоял сейчас униженный и оскорбленный, прикусив от бессильной злобы губы. Обидно было смотреть, как Саадат, словно загнанный зверь, жалостливо блуждая по сторонам злобными глазами, сидел в собственном седле сам не свой. Общая родовая обида загорелась в душах сородичей. «Эх, кликнуть бы сейчас своих, вскочить на коней и броситься на них! — думал каждый. — Да не то время теперь. А не то бы стянуть сейчас с седла Шарше и так надавать ему, чтобы второй раз он и не помышлял приезжать в наш край!»