Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Мало-помалу Касеин сделался самым влиятельным баем во всем роде Эшима. Весной его аилы первыми стали кочевать на джайлоо. Они не задерживались подолгу на одном месте. Не проходило и двадцати дней, как аилы Касеина оставляли помятые травы и перекочевывали на другое пастбище.

«Загоны полны скота, а дастарханы — масла», — говорили люди о Касеине. Дальние родичи, которые еще недавно словно и не помнили о родстве с потомками Эшима, теперь часто бывали у Касеина и у Батмы, матери Айны. Аил Эшима стал напоминать базар в праздничный день. Те пятнадцать — двадцать юрт, что расположились вокруг юрты Касеина, казались убранными к тою. Перед каждой стоял столб, к которому было всегда привязано пять-шесть лошадей. Гости ходили из юрты в юрту, пили кумыс. Уснащая свою речь поговорками и пословицами, льстецы громко восхваляли потомков Эшима. Они почти не упоминали имени Айны, за которую был получен столь богатый калым, а чаще всего превозносили Касеина. По их словам, он своей обходительностью, щедростью и умом добыл такое богатство. «Правду говорят, что слава отца — для дочери лучшее приданое. Хоть и умер отец Айны, за нее, благодаря Касеину, посватались именитые люди. Мало ли баев, у которых взрослые дочери, но мудрый и прозорливый Батырбек всем им предпочел родство с Касеином». А Касеин, опьяненный неожиданно привалившим счастьем, не знал, сон это или явь. Не то что люди, даже горы и скалы теперь казались ему ниже и слабее его. И когда ослепленный богатством и славой Касеин думал о своем противнике Саадате, он от злости скрежетал зубами, кровью наливались его глаза. С тех пор как Саадат стал председателем аилсовета, он всячески старался принизить род Эшима.

Вражда между двумя родами усиливалась. Сидели ли за чашками бузы или разбирали, усевшись на каком-нибудь холмике, междоусобицы, споры, встречались ли на пастбище — везде люди двух родов злобно поглядывали друг на друга, бранились. Иногда спор кончался дракой, после которой много было разбитых голов, сломанных рук и ног. Драка начиналась, даже когда скот одного рода забредал в аил другого. Некоторые почтенные старики старались примирить враждующих. При этом резали барашка, аксакалы говорили назидательные речи и того, кто первым поднял плетку, заставляли извиниться перед пострадавшим. Виноватый вешал на шею плетку, становился на колени и говорил: «Голова моя и конь мой — твои».

При этих словах он набрасывал свой чапан на плечи пострадавшего и подводил к нему своего коня.

— Молодец! «Когда тебе подносят хлеб и соль, прости и кровь отца», говорили в старину мудрые люди. Помиритесь, — советовали аксакалы.

Но мира хватало ненадолго. Снова вспыхивали споры, драки. Раньше ссорились люди одного аила, в худшем случае дрались жители двух аилов, но, после того как Калпакбаев, по наущению Саадата, избил Джакыпа, Касеин поднял даже дальних родственников из других аилов. Подосланные им люди подкараулили у дороги и до полусмерти избили брата Саадата.

— Вставайте, потомки Батыра! Защищайте честь своего аила! Все, кто носит шапку, а не платок, поднимайтесь! — взывал Саадат.

Лихо вскочив на своего рыжего жеребца, он высоко поднял плетку. Не остался в долгу и Касеин. Он натянул поводья вороного аргамака, надвинул на затылок обшитую черным бархатом шапку и крикнул:

— Эшим! Эшим! Погибнем все, но не посрамим чести предков! Поднимайтесь, мужчины и женщины, взрослые и дети! Иначе нас проклянет дух предков!

Между двумя родами, разбившими юрты в соседних лощинах, закипело настоящее побоище. Дрались все, даже некоторые партийцы и комсомольцы. Свистели плетки, летели камни над головами, направо и налево сыпались удары дубинок. Плеткой рассекли лицо Саадату, Касеину — лоб, одному сломали руку, троих изувечили так, что они долго не вставали. Досталось даже старухе Аимджан — в суматохе с головы у нее сбили элечек и бросили в грязь. А главное — у Соке пропал один из передних зубов. Как это случилось — выбили дубинкой или выпал сам, когда Соке, пытаясь помирить дерущихся, громко уговаривал их, — старик не знал. Трехлетняя дочка близкого родственника Оскенбая попала под ноги коня. Подняв на руки испуганную девочку, Оскенбай крикнул:

— Ой, родичи! Они хотят перебить нас! Потомки Батыра, неужели вы дадите Эшиму посрамить нашу честь!

Эти слова вырвались у Оскенбая не потому, что он хотел разжечь ненависть. С давних пор люди в серьезные моменты взывали к общему предку аила. Хоть Оскенбай и не был потомком самого Батыра, но это имя, ставшее кличем рода, вырвалось у него само собой.

Оскенбай стоял растерянный, держа девочку на руках, чуть не плача от жалости. Чтобы успокоить ее, он положил ей в рот свой указательный палец и приговаривал дрожащим голосом:

— Ап-ап! Светик мой, ап-ап!

Не в пример Оскенбаю, Иманбай изо всех сил старался казаться храбрецом. Он кричал как богатырь, устремившийся в гущу схватки, бил Айсаралу плеткой по крупу. Обвинять его в том, что он ударил кого-нибудь дубинкой, было бы несправедливо. Такого греха он не совершил. Он всего-навсего бил себя в грудь, распахнув старую шубу, и шумел. Когда кончилась драка, Иманбай, один, без Айсаралы, уже ночью еле приплелся домой, волоча свою старую шубу. Лошадь нашла на другой день в ложбине старшая дочь. Бедная Айсарала бродила там, наступая на волочащиеся по земле поводья. Иманбай, нисколько не заботясь о том, что пришел домой без своей клячи, храбрился:

— Большой Сыдык, оказывается, двужильный. Вот свинья! Повезло же ему! Только я замахнулся дубинкой, как споткнулась моя Айсарала, я выпустил поводья, и этот пес Сыдык ускользнул. Ох, повезло же ему!

Бюбю, жена Иманбая, подкидывая в огонь курай, сказала:

— Хорошо сделала Айсарала, что споткнулась.

Иманбай сидел у очага, накинув на плечи дырявую шубу. Он с удивлением посмотрел на жену:

— Э-э! Ты радуешься моей неудаче?

— Нет, удаче твоей радуюсь. Если бы не Айсарала, большой Сыдык привязал бы тебя к торокам и увез.

— Что-о? — Имаке, откинув полы шубы и выпятив обнаженную грудь, стал наступать на Бюбю. — Большой Сыдык привязал бы меня к торокам, говоришь? Да не испугайся Айсарала, я бы так его огрел, что не только большой Сыдык, а и большой шайтан остался бы без головы.

— Вот потому я и говорю, что Айсарала поступила хорошо, — засмеялась Бюбю, — иначе ты убил бы Сыдыка и нам пришлось бы отвечать.

— Так бы сразу и сказала, — обрадовался Имаке. — У меня и сейчас сердце дрожит, как вспомню. Лихая кобыла Айсарала знала как поступить, чтобы спасти своего хозяина. Если бы мне удалось ударить, у большого Сыдыка так бы и полетели мозги…

Бюбю, занятая своими хлопотами, может быть, и не обратила бы внимания на болтовню мужа, но Иманбай никак не хотел замолчать и все топтался около очага.