Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Саадат с Карымшаком сделали вид, что пропустили слова старика мимо ушей, и одновременно сказали:

— Начинайте, Атаке.

— Сыграйте «Плач верблюдицы».

Атай провел смычком по струнам, звуки кияка наполнили комнату. В мелодиях ожила печаль верблюдицы, потерявшей верблюжонка, ее смятение. Темные глаза ее полны слез, она ищет своего детеныша. Всем вспомнились слова из народной песни.

Слушая Атая, Бермет представила себе верблюдицу, вымя которой переполнено горячим молоком, увидела ее слезы, услышала рыдания и сама заплакала.

— А-ах! — вздохнула она, вытирая глаза. — Хотя и животное, а тоже тоскует по детенышу, оплакивает его!

— Еще, Атаке, — просили слушатели. — Живите долго!

Подогретый крепкой бузой, Атай и сам был не прочь показать свое искусство. Усевшись поудобней, он заиграл новую мелодию «Белая ярочка». Самтыру послышались ночные шорохи величавых гор, рокот бурливой реки, шелест листьев прибрежной рябины и ивы, тихо качающихся в лучах выглядывающего из-за редких облаков месяца. Самтыр слышал горький плач молодой женщины, охраняющей ночью стадо:

…Атай сыграл «Конь ускакал», «Враги отступили» и еще несколько бытовых и героических мелодий, а потом перешел на кошоки.

Обычно он начинал причитание вступлением «Когда умер дед нашего Саадата Батыр, его дочь Бубул сложила такой кошок» и под печальные звуки кияка запевал поминальную песню:

Атай, представляя плачущую женщину, морщил лоб, закрывая и открывая глаза, и казалось, что по его красивому лицу с прямым, правильной формы носом и большой черной бородой катятся слезы

Слушая кошок, каждый, если даже он раньше совсем не знал Саадата, мог понять, кто были его предки. Атай и сегодня спел бы эту песню, но не успел он сказать первые слова обычного вступления, как Саадат понял, что он собирается исполнить, и попросил:

— Спойте что-нибудь другое.

Саадат боялся, что кошок о деде может пролить свет на его происхождение. А это было ему весьма невыгодно при уполномоченном округа. Атай не решился пойти против желания председателя и вместо кошока о его деде исполнил старинную мелодию о девушке и юноше.

— Боюсь, мясо переварилось. Пошли, байбиче!

Саякбай с Бермет вышли в переднюю комнату, за ними ушла и Бюбюш.

Видя, как Саадат юлит перед Исаком, Сапарбай думал: «Нет, на этот раз тебе не удастся выкрутиться, будешь опрокинут так, что больше не сумеешь подняться! Верблюда надо осадить прежде, чем он сможет перейти через хребет! — так ведь любит выражаться твой Бердибай?»

Калпакбаев не сводил глаз с Бюбюш. Когда она вышла, он вырвал из блокнота листок, что-то написал и бросил перед Саадатом и Сапарбаем, которые сидели рядом. Саадат прочел: «После такого замечательного угощения будет несчастным гость, который ляжет один, обняв свои колени, не имея женского тепла и ласки. Черноглазая особа кажется мне неплохой вещицей. Если вы настоящие джигиты, устройте так, чтобы она попала в мои руки». Саадат от Калпакбаева ждал помощи. Он очень обрадовался записке и, передав ее Сапарбаю, тихо спросил:

— Устроишь?

— Как я это сделаю? — сказал Сапарбай, приняв серьезный вид.

— Думаешь, трудно? От руководящего товарища Бюбюш не откажется.

Это перешептывание заинтересовало Курмана.

— О чем вы там шепчетесь? Мне тоже скажите.

— Да пустяки, — ответил Сапарбай.

— Она послушается тебя, — продолжал Саадат.

— Посмотрим.

Принесли воду. Все помыли руки. Подали жирную дымящуюся баранину в огромной деревянной чашке. Разговор смолк. Сапарбай роздал всем устуканы. Исаку и Калпакбаеву он преподнес подвздошные кости, покрытые салом. Курман и Сапарбай начали крошить мясо для бешбармака. Молчание нарушил Калпакбаев.

— Киргизы похожи на волков. Ух, шайтаны, а!

— Ой, дорогой, а сам-то ты кто? — засмеялся Саякбай. — Киргиз любит говорить: поесть вдоволь — все равно что стать средним богачом. Он не будет артачиться и шарахаться, если поставят перед ним жирное мясо, а будет есть с удовольствием.

Кое-кто тихо засмеялся на слова Саякбая.

— Вы что, товарищ, — обратился Исак к Калпакбаеву, с которым был мало знаком, — приехали из чужих краев? Не знаете наших обычаев? Подвздошная кость, которая лежит перед вами, подается почетному гостю. Понятно? А если гость станет церемониться, хозяин дома может обидеться. Не бойтесь, берите устукан!

Калпакбаев почувствовал себя неловко.

— Нет, нет, будем брать, будем брать, — сказал он, мешая русские слова с киргизскими.

— Иначе хозяин дома обидится, товарищ. — И Саякбай, подражая Калпакбаеву, решил сказать по-русски. — Мяса баранский.

— Саке, оказывается, хорошо знает русский язык, — засмеялся Саадат.

— Как же! — ответил Саякбай. — Батрачил несколько лет у русских и кое-чему научился.

Много было шуток, остроумных рассказов. Исак тоже не остался в долгу. Слушая его, Карымшак думал: «Как ни распевай, а все будешь в наших руках, никуда не уйдешь. Думаю, и нынешние начальники не прочь хорошо поесть, выпить и пожить в свое удовольствие. Кое-что, конечно, придется потратить на тебя. Жертвой станет жеребец Заманбека. Хороший конь, он тебе понравится».

Эти мысли Карымшака были также мыслями Саадата и всех его сторонников. Иначе они не собрались бы сегодня. У Карымшака чуть не сорвалось с языка: «Будь проклята новая власть! Она как песок: ты стараешься удержать ее в руках, а она ускользает сквозь пальцы». Да вовремя прикусил язык. Через минуту он начал болтать без умолку, пересыпая свою речь пословицами и поговорками. Исак присматривался, слушал внимательно, стараясь раскусить этого словоохотливого толстяка. Хотя аткаминер и был уверен, что сумеет произвести на уполномоченного хорошее впечатление, он просчитался. Если и не удалось Исаку понять Карымшака до конца, сделать кое-какие свои выводы он сумел.

Ночь была морозная. Горы как бы дремали, закутавшись в белые шубы. По заснеженной тропе берегом речки шли Сапарбай и Калпакбаев. Сапарбай думал о Термечикове: «Исак — настоящий большевик. Он будет действовать справедливо. Недаром он так подробно расспрашивал о бедняках и батраках нашего аила». Его размышления прервал Калпакбаев: