Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Некоторые засмеялись.

— Ой, будьте все вы неладны! — вскочил Соке. — Кто будет болушем? Народ хочет знать.

— Докладчик ведь говорил, каких людей должны выбрать в аилсовет, — сказал Омур.

Когда были исчерпаны все вопросы, перешли к премиям.

Первым взял слово Сапарбай. Все взгляды устремились на его ладную, крепкую фигуру и бледно-смуглое, оттененное небольшими черными усами, лицо с прямым, будто выточенным носом с широковатыми ноздрями. Темные глаза его под чуть толстыми бровями, которые топорщились на концах, смотрели зорко и внимательно. От него веяло решительностью и спокойствием.

— Всем вам известно, — начал он, — что раньше болушей избирали баи и манапы, которые издевались над народом сколько могли. Это в прошлом. Но, к сожалению, мы еще и сегодня до конца не избавились от бай-манапских волчат. За примерами далеко ходить не надо. Кто такой Саадат, который до сих пор оставался председателем нашего аилсовета?

Собрание зашевелилось и зашумело, точно поле выколосившейся пшеницы, по которому прошелся свежий ветерок. Кто-то кашлянул. Женщина в элечеке, сидящая возле Соке, громко шлепнула губами в знак удивления. Чакибаш вытянул шею и покосился вправо, заслоняя Матаю своей саксаковой шапкой оратора и стол президиума. Исполнитель, дотронувшись концом сложенной вдвое плетки до Чакибашевой шапки, сказал:

— Что это на голове у тебя, Чакибаш, тебетей или дорожный котел? Сними его, ты мне людей заслоняешь.

В другое время эти слова Матая могли бы вызвать смех. Но сейчас, когда Сапарбай начал рассказывать, что за птица Саадат, никто даже не улыбнулся на шутку, воцарилась напряженная тишина. Три молоденькие келин, сидящие в первом ряду колено к колену, слушали Сапарбая, застыв, как картинки, и почти не дыша; казалось, они не почувствовали бы боли, ущипни их кто-нибудь за нос. Шоорук с Бердибаем в заднем ряду низко опустили головы, словно собирались найти под ногами людей свою закатившуюся звезду. Особенно жалкий подавленный вид имел Бердибай. Он сидел, пряча лицо, и был похож на большой мешок, наполненный мякиной. «Было время — я летал ястребом с железными когтями и один гонял перед собой стаю галок, — с горечью думал Бердибай, вспоминая, как сам был болушем. — Не находилось никого в аиле, кто бы посмел ослушаться меня и не захотел бы плясать под моей плетью. У меня было столько силы и власти, что, казалось, стоит подать знак рукой, как стихнет буря Белакташа. Эх, время! Отняло ты все это у меня. Укатилось, подобно капле ртути, счастье из моих рук. Как крепко взнуздала меня власть бедняков!»

Прошло полчаса, а Сапарбай все говорил. Он смело разоблачал проделки Саадата, о которых многие и не подозревали. Некоторым казалось, что Сапарбай преувеличивает, чрезмерно обливает грязью своего недавнего друга.

— Надо сказать правду до конца и признаться, — заключил Сапарбай, — что мы, представители молодежи — Осмон, Курман, я и другие, — слепо шли за Саадатом. Как ни тяжело, но мы обязаны честно сказать об этом народу. Саадат учился в большом городе. И мы думали, что он знает больше нас, лучше разбирается в политике. Мы принимали за правду все, что он говорил, и считали верным все, что он делал.

— Ты говори не «мы», а «я», — крикнул молчавший до сих пор Курман. — Не смей говорить от имени всех!

— Я говорю и о себе, — продолжал Сапарбай. — Но и тебе советую, Курман, порвать с Саадатом.

— Сперва сделай это сам, а потом учи других! — горячился Курман.

— В этом ты прав, — согласился Сапарбай. — Я полностью признаю свои заблуждения и вину. Но и ты освободись от сетей этого паука. Какое у меня да и у тебя происхождение? Наши отцы всю жизнь батрачили на отца Саадата…

— Ой, это ты узнал только сегодня? — крикнул кто-то из задних рядов.

— Он хочет облить Саадата грязью, а сам стать председателем аилсовета! — бросил Султан.

Сапарбай, повернувшись в сторону Султана, твердо продолжал:

— Ой, Султан, говори осторожнее! Я не ищу должности. Только теперь у меня раскрылись глаза, и я считаю своим долгом коммуниста срывать маски с таких, как Саадат.

Поднялся младший брат Саадата Заманбек, хорошо одетый красивый юноша.

— Товарищ Осмон, дай мне слово! — крикнул он и, не дожидаясь разрешения председателя, начал говорить визгливым голосом: — Здесь Сапарбай вытащил из могилы кости всех наших предков, не пожалел сил, чтобы очернить нас. Да, это правда, они были богаты. Этого никто и не скрывает. Но зачем говорить о нашем отце, бае Зарпеке, когда сегодня на этом собрании сидит богач Киизбай, имеющий тысячи овец. Если вы считаете всех баев врагами, тогда уничтожьте первым Киизбая.

— Чтобы убила тебя оспа! Чтоб челюсть твоя сломалась! — проклинал Заманбека Киизбай, кутаясь в волчью шубу.

— Мы с братом и не помним отца, остались маленькими, когда он умер, учились в советской школе, — продолжал Заманбек. — Саадат не волк в овечьей шкуре, как его назвал здесь Сапарбай, а человек, который воспитывал и сделал людьми таких сыновей бедняков, как сам Сапарбай.

— Пусть накажет тебя мой хлеб-соль, Сапарбай! — бросил Саадат, который до сих пор молча слушал. — Правильно умные люди говорили: «Если откормишь худую скотину, губы твои будут в жире, а откормишь худого человека, он голову тебе окровавит». Если тебя, Сапарбай, так соблазняет место председателя аилсовета, ты мог бы занять его и без клеветы на меня. Пусть проклянет тебя хлеб-соль!

Со всех сторон раздались голоса:

— Хватит, прекратите проклятия!

— Оставьте хлеб-соль, говорите о выборах.

— Это тоже разговор о выборах. Зачем клеветать на честного человека?

— Саадат — не враг народу. Если он, как и всякий живой человек, допускал ошибки, нельзя нападать на него без конца. Надо говорить справедливо.

Слово взял Исак.

— Пока почему-то не выступил ни один простой дехканин, — сказал он. — Спорами да пререканиями мы вопроса не решим. Нужны конкретные факты, а не голое красноречие. Честно ли работал Саадат, защищал ли интересы бедняков и батраков? Или ваш председатель был на стороне баев и аткаминеров? Обо всем этом говорите прямо в глаза, но не будьте голословны.

— Правильно, товарищ, говорите! — бросил Карымшак. — Если кому-нибудь роешь могилу, копай ее пошире — может быть, лечь в нее придется тебе самому. Надо прекратить клевету на Саадата и говорить по существу.

Еще задолго до собрания бедняки во главе с Омуром и Соке начали подумывать о том, кому бы из них выступить и смело рассказать всю правду о Саадате.

Сапарбай, пришедший посоветоваться с ними, предложил, чтобы выступил Соке, но старик не согласился:

— Нет, ты не прав, сынок. Старость отнимает у нас не только зубы, но и ум. Я уже с трудом могу связать два слова. Да и они теряются между моими шатающимися зубами. Я попробую сказать, если сумею. Но, надеюсь, эту тяжесть не свалят на меня одного, народ скажет свое слово.