Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Если уж Аимджан проявила такое радушие, то другие старухи и подавно души в Самтыре не чаяли. Когда мать большого Сыдыка увидела его, она вскинула руку к глазам и, не узнав Самтыра, изумленно промолвила:

— Боже мой, кому бы это быть?

— Так это же наш Самтыр, мать! — подсказала ей невестка. Только после этого старуха пришла в себя, всплеснула руками, притронулась дрожащими, мягкими, как вата, ладонями к лицу Самтыра:

— О-о, мой бедный, несчастный, неужели ты тот самый пастух Самтыр, а? Ой, да что это я болтаю? Ведь ты теперь уже не несчастный! Эй, невестка, принеси мне в чашке воды! Я должна благословить его, сбрызнув голову водой…

Все еще не веря своим померкшим, слезящимся глазам, мать большого Сыдыка для большей уверенности еще раз взглянула на Самтыра:

— Э-э, негодник ты эдакий, ты что это надел себе на голову? Ты превратился в русского?

Старуха еще раз всплеснула дрожащими руками, и голос ее задрожал:

— Ну, да ладно, кем бы ты ни был, будь здоров, пусть счастье откроется твое! Паду я жертвой за ту власть, которая сделала тебя таким человеком, ведь ты был овчинкой на пороге у бая и тебя все топтали ногами. Так ты будь предан власти, не делай плохого! Эй, невестка, где же чашка с водой? Я хочу благословить этого сироту… Вместо матери… Я ведь ее знала…

Рука старухи дрожала, и вода в чашке тоже дрожала мелкой рябью.

— Наклонись, я не достаю до твоей головы! Ты вроде вырос в городе на белых булках или мне так кажется?..

Самтыр, снисходительно смеясь, наклонился. Старуха, пробормотав что-то, обнесла чашку с водой вокруг его головы.

— Пусть не проймет тебя злой язык и завистливый глаз! Приглядывай за бедными и сиротами. Когда-то и ты был сиротой! А теперь Совет дал тебе счастье! Выучил тебя, сделал человеком. Только не зазнавайся! Чинар чем выше растет, тем гибче становится. Будь счастлив, будь милостив к людям!

Пока что незаметно было, чтобы Самтыр зазнался. Он обошел весь аил, здоровался с большими и малыми и зашел даже к своему прежнему баю. Байбиче Калтар тоже подала ему руку. В доме Киизбая все, казалось, поскудело, посерело. Кашгарский ковер, покрывающий лавку, на которую складывали высокой стопой одеяла, кошмы и подушки, потерял свой блеск и даже в одном месте был залатан. Среди постели, сложенной валиками на лавке, не видно было новых одеял. А прежние шелковые одеяла потерлись, в углах и складках вылезала наружу шерсть. В кухне, отделенной циновкой, вместо сабы теперь стоял укутанный овчинами глиняный кувшин. Бай все еще не оставлял прежних привычек и всю зиму пил кумыс. Самтыр вспомнил, как приходилось ему, надрываясь, поднимать этот самый громадный кувшин, полный кобыльего молока, и переливать его содержимое в сабу. Он даже нахмурился при этом воспоминании. Байбиче Калтар теперь, казалось, присмирела. Она уже не бросала злобных взглядов и никого не ругала. Вот и сейчас, робко поглядывая на Самтыра, Калтар внушала ему:

— Ты не слушайся злых людей, Самыш! Ведь благословение нашего очага подняло тебя так высоко! Вот этими руками я кормила тебя белым хлебом. И теперь, когда ты вышел в начальство, не забывай о своем бедном брате. Когда ты учился, он молил бога о твоем здоровье и успехах. Он всегда говорил: «Если мой Самтыр вернется из города большим человеком, то уж он хотя бы краешком глаза будет присматривать за нами…» Ты его надежда и опора. А этот проклятый Шарше, с тех пор как стал во главе бедняков, житья нам не дает. Чуть ли не каждый день вызывает его в канцелярию и там, не уважая его бороду, стращает его, вымогает, что захочет: «Не то, говорит, такого бая-кровопийцу сошлю прямо на Орал». — Байбиче Калтар жалобно всхлипнула и осторожно глянула на Самтыра. — Я хотела спросить у тебя, Самыш, ты-то знаешь, конечно: если этот оборванец захочет нас сослать, то и сошлет; а может, есть где еще наверху начальство, которое будет разбираться?

Самтыру стало искренне жаль эту женщину, и, чтобы успокоить ее, он сказал:

— Мало ли что говорит Шарше! На все есть закон.

— Ну, вот то-то, в уста твои масла, Самыш! Ходят разговоры, что баев будут высылать, так ты уж пригляди за нами! Мы хотя и были богаты, но силой ни у кого ничего не отбирали, все свое, нажитое… Да, от судьбы, видать, никуда не денешься!.. Вот и я думаю: чем пропадать добру в чужих руках, пусть уж лучше у тебя останется, а я на этот раз похозяйничаю, не спрашивая согласия твоего брата: бери себе жеребца Суркашку, езди на нем, дорогой! Лошадь хорошая, ветром рождена, сам знаешь. Что шагом, что и рысью идет одинаково удобно. Когда мы перекочевывали на дальние стойбища, то я всегда велела седлать себе Суркашку. — Губы Калтар дрогнули, она всхлипнула и вытерла рукавом глаза. — Целый день не сходишь с седла и не устаешь, а рысью идет, так никакой иноходец не сравнится… Да, бывало, откинешься в седле, пустишь поводья и забываешь, что внизу земля, духом в небо уходишь… Эх, жизнь… Как мне досаждает этот бродяга Шарше! Он уже пять раз ездил на Суркашке в город… О аллах, если мы твои люди, защити нас от этого босяка! — Калтар совсем расплакалась и уже не в силах была даже вытереть слезы. — Так лучше уж, Самыш, ты сам езди на жеребце, — добавила она ослабевшим, печальным голосом. — Все-таки свои… мы… Езди, Самыш, себе на удовольствие. — Только теперь она вытерла рукавом слезы. — Кто знает, что ждет впереди, какие времена, так ты уж приглядывай за нами, Самыш!..

Добродушный, жалостливый пастух решил не обижать байбиче, он согласился ездить на жеребце. Как и говорила байбиче, он не мог теперь ходить по аилу пешком: не только Самтыр, окончивший курс в большом городе, но даже подростки не ходили пешком. Раз родился мужчиной, то уж добейся того, чтобы под седлом у тебя была лошадь. Ходить пешком в те времена у киргизов считалось зазорным. В тот день, когда киргиз вынужден идти пешком в другой аил или город, он готов умереть от стыда; что бы то ни было, а лошадь у киргиза должна быть. Самтыр тоже не далеко ушел в этом отношении. «А что, может, и верно она говорит. Лошадь нужна мне, без нее теперь никак не обойтись!» — подумал он.

Орузбай большею частью пропадал в горах с берданкой на плече. На общем собрании коммунистов переизбрали членов бюро. Орузбай, который только и ждал того дня, когда все можно будет передать Самтыру, а самому безвылазно бродить по горам, не задерживая, сдал дела.

— Как-никак ты пожил в городе, окончил годичный курс, теперь давай оправдывай доверие народа! — говорили Самтыру в волкоме. То же самое ему сказали Сапарбай и Бюбюш.

— Ты теперь уже не байский пастух, Самтыр! — говорила ему Бюбюш, сидя на председательском месте, напротив Самтыра. — Ты теперь заместитель председателя аильного исполкома, секретарь парторганизации. Ты побывал в городе, обучился грамоте, теперь помогай нам. Будем работать вместе.