Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Когда он подъехал ко двору Оскенбая, то здесь не было ни души. Большой черный замок висел на двери, а рыжая сука даже не залаяла. Соке тронул лошадь дальше.

— Где же тебя нелегкая носит, непоседа ты эдакий! — проворчал он.

Возле серого, непобеленного дома Иманбая стоял десяток оседланных лошадей, а на крыше похилившегося, готового упасть набок сарайчика, служившего конюшней Айсарале, виднелась кучка сена.

— О-айт! — воскликнул старик. — Значит, здешние чернобрюхие собрались на бузу Иманбая!

Приударяя ногами гнедка, он затрусил в ту сторону.

Незадачливый Имаш мог обходиться одной водой и даже толстеть от нее, и он по-прежнему жил беспечно, не проявляя особых забот о семье. Поэтому Бюбю, рассчитывая, что хоть пять — десять копеек да пригодятся в хозяйстве, с осени стала продавать бузу на сторону. Буза у Бюбю получалась крепкая, хмельная, и уж не только Иманбай, который и трезвый был, как пьяный, но даже Карымшак, каждый день до отвала наедавшийся казы, и тот, выпив две чашки, начинал хмелеть и хвалить бузу Бюбю. Да и как ему было не хвалить, если в глазах у него уже двоилось! Когда же Карымшак выпивал три-четыре чашки, то язык его заплетался и, с трудом взобравшись в седло, он осторожно трогал коня, как бы оберегая свой переполненный желудок.

— Ой… да-а Бю…бю… Вот это буза!.. Прямо в нос ши-шибает… Апчхи!.. В одной чашке бузы столько силы, сколько в самом Иманбае… Апчхи!..

Теперь все, и Карымшак, и другие аилчане, и даже Касеин, который не признавал Иманбая за равного себе, съезжались на бузу Бюбю. То, что даже аткаминеры посещали его дом, вызывало гордость Иманбая. Он лихо задирал свой старый треух на самую макушку или молодцевато сдвигал его набекрень и обычно покрикивал на Бюбю хозяйским тоном:

— Шевелись, баба, да поживей. Наливай, я говорю тебе!

Когда буза удавалась особенно хмельная, Имаш тоже становился необыкновенно дерзким. Он сам начинал хвалить свою бузу прежде даже, чем ее попробуют другие:

— Ой-оо, буза сегодня свирепая, как буран на перевале Кой-Таш! Не задерживай, жена, лей, что смотришь!

Сегодня тоже буза у Бюбю удалась на славу, и Иманбай с самого утра чувствовал себя так, словно бы он имел табун в тысячу голов, словно бы в мире никого не было, кроме его собственной особы.

Только что приезжал Касеин вместе с тремя своими родственниками. Имаш дерзко глянул ему прямо в глаза.

— Эй, Касеин, выкладывай деньги! Сегодня одна чашка моей бузы не уступит самому лучшему коню из тех шестидесяти, которые ты тогда получил за калым. Выкладывай деньги!

Касеин обиделся на это и уехал, даже не попробовав бузы.

— Ты что расходился, сиди смирно! — недовольно проговорила Бюбю, но Имаш прикрикнул на нее:

— Ты знай себя, эй, баба! Кто я для тебя, а? Скажи, кто я?

Бюбю засмеялась, чтобы отвязаться:

— Ну, да ладно уж, хватит! Ты есть сам Азреталы… Во-во, можешь хорохориться, снова в тебе заиграл ишачий червь дурости!..

Иманбай, сощурив глаза, раздраженно глянул на нее: «У-у, вот, мол, я тебе!» — и замолчал. Несмотря на то, что Касеин уехал отсюда обиженным, дом наполнялся все новыми и новыми людьми, охотниками выпить, и многим просто уже не хотелось покидать жилище Иманбая, полное пьяного гомона, от которого, казалось, домик может взлететь на воздух. Вот сюда и подъехал Соке.

Уже по обрывкам фраз, которые доносились до него, вроде: «Эй, мальчик, вели наливать!», «Бюбю, налей на три копейки…», «Нет, в ведро лей, в ведро!» — вперемежку с грубой матерщиной, Соке сразу узнал, кто здесь находится.

Во дворе на привязи стояла Айсарала, доедая вываленные перед нею выжимки бузы. Когда Соке приблизился на своем коне, Айсарала приложила уши и угрожающе повернулась задом, не желая уступать никому свой корм. Соке посмеялся над жадностью клячи и пригрозил ей плетью:

— Ну-ну, давай ешь, никто у тебя не тронет!

Кособокая дверь, сколоченная из четырех необтесанных досок с обрывком замусоленного ремешка вместо ручки, со скрипом осела в сторону, когда Соке потянул ее к себе. В нос ударил кислый, дурманящий запах бузы. В комнате было страшно накурено, в махорочном дыму, словно в тумане, едва различались фигуры сидящих. Они показались Соке неясными тенями. Старик по обыкновению сразу громко заговорил:

— О-айт! Сидя у Иманбая, вы, я смотрю, заимели уже по тысяче лошадей, о-айт!

Люди сразу задвигались, приглашая Соке:

— Садитесь, Соке!

— Проходите в середину.

— Эй, мальчик, помоги аксакалу сесть!

Иманбай, бывший уже под хмельком, с достоинством произнес:

— А то как же, Соке… Э-э, один раз погулять для меня дороже, чем все богатства пророка Сулеймана!

— О-айт, вон оно как! — воскликнул, смеясь Соке. — Так, так, у тебя и вид-то такой, будто ты не только самого Сулеймана, но и все богатства вселенной готов растоптать. Вижу, вижу!.. Ну, где тут мне садиться? В божий полдень у тебя дома ничего не видать!

Люди зашевелились, освобождая место.

— Садитесь сюда! — пригласил Омер.

Омера Соке узнал по голосу, так как настоящего окна в доме не было, а была дыра, затянутая бычьим пузырем, и поэтому трудно было разобрать лица сидящих. Он ощупью сел возле Омера. Вскоре глаза привыкли к полутьме, и теперь Соке разглядел лица людей. Как он и предполагал, здесь собрались почти все местные бедняки. Сидели тут Карымшак и Мендирман. Карымшак, конечно, известный аткаминер, а вот Мендирман, тот не желает причислять себя к беднякам. Тебетей из белой выделанной овчины он носит сдвинув набок и разъезжает на том сером трехлетке, на котором ездил его брат Шарше. Корголдой сшила из старого шерстяного рядна попону. Эта попона с бахромой по краям теперь не сходит со спины серой лошади ни зимой, ни летом. Накоротке упираясь в стремена, помахивая камчой, Мендирман всегда старается держаться возле аксакалов и аткаминеров. Бедняков он стал чураться, и поэтому сейчас, когда он сидел, прикасаясь коленом к колену Карымшака, Мендирман даже не обратил внимания на приход Соке.

— Ой, Мендирман, — сказал Соке, в упор взглянув на него, — и ты здесь? Что, разве Корголдой теперь уже не квасит бузу?

Мендирмана покоробило, и, не желая отвечать, он молча кивнул в ответ головой. Возможно, Мендирман не стал бы утруждать себя и этим кивком, да только остерегся хлесткого языка Соке. Соке обязательно сказал бы ему: «О, усы твои торчащие! Ты чего это, как вороватый кот, сидишь под мышкой Карымшака, а? Во-во, поближе подсядь к аткаминерам, они наполнят твой подол, только шире держи!» А Соке и в самом деле уже хотел было спросить: «Ты чего это нос задрал, едва киваешь головой?», но в это время он увидел Оскенбая, затиснувшегося в угол.

— О-о, батыр мой, и ты разве здесь? Дом поручил стеречь черному замку, а сам ходишь промышляешь бузу! И женушки-то твоей тоже нет дома!..