Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Молодой джигит поднес Соке полную до краев чашку с бузой.

— Выпейте бузы, аксакал! Пейте!..

Завязался шумный, пьяный разговор. Говорили не о житье, не о хозяйстве, а так себе, о том, о сем, шутили, сыпали остроты. Рассказывали, как один упал с лошади, как другой ругался с женой, о том, сколько тот или иной выпивает бузы… Вспомнили о храбрости Иманбая в драке с большим Сыдыком, о мудром уме его Айсаралы. Кто-то рассказал, что Жантай из соседнего аила, напившись однажды бузы, принял спьяна рыжую собаку соседа за лисицу и гнался за ней до самых гор.

Все громко рассмеялись.

Курман, пришедший сюда позднее Соке, сидел у входа и не вмешивался в разговоры. Когда все смеялись, он угрюмо молчал, когда же нечему было веселиться, он, наоборот, упорно смеялся. Соке заметил это и подумал: «Или он еще не совсем пьян, или болеет». Другие вообще не обращали на Курмана внимания.

После выпитой бузы Соке начал пьянеть. Казалось, он сидел перед железной печкой, в которой, потрескивая, горели пахучие сосновые дрова, худые щеки его зарумянились, по телу заходила разогревшаяся кровь, все вокруг стало необыкновенно приятным, веселым. Соке подался вперед и облизнул губы:

— Настроение хорошее у народа! Смеяться стали, и смех бодрый.

Омер ответил ему с умыслом:

— У нас-то настроение самое что ни на есть хорошее, пусть оно портится у тех, кому теперь не по себе, Соке!

Омер сказал это, чтобы задеть Карымшака и Мендирмана. Карымшак сделал вид, что не расслышал слов Омера, а Мендирман принял все это на свой счет и тут же раздраженно заговорил:

— Да у нас у всех настроение неплохое: греха за собой не имеем, от веры мы пока что не отступались!

— Вот и я говорю об этом же, — быстро сказал Омер, — мы тоже веры не потеряли! Но все же мы черные дехкане: мы сами, наш скот и хозяйство наше попадут в общину, а такие, как Бердибай и Саадат, останутся в стороне… Они — любимцы аллаха… Вы с Карымшаком покрепче держитесь за их подол, авось и вы попадете в рай!

— Ой, Омер, ты что говоришь? — Соке показал рукой на Карымшака. — Если уж этот кабан попадет на порог рая, тогда, должно быть, я сяду там прямо на почетное место!

Омер покачал головой:

— Нет, Соке! Я не желаю жить в раю, где будут Саадат и его близкие.

— Э-э, это будет видно в свое время! А вот скажите лучше, кто слышал чего нового об артели? — вставил Чакибаш, который до этого сидел молча. — Что нам рай! Давайте лучше спросим у Каке о другом: говорят, Саадат вернулся из города, какие вести он привез?

Карымшак сидел надувшись, злой на Омера, поэтому он только буркнул:

— Откуда мне знать о Саадате? Ничего не слышал…

— А я слышал! — живо подхватил Соке, подмигнув в сторону дремлющего Иманбая. — Когда эта дубина отоспится, у нас уже будет организована артель!

Люди дружно расхохотались. Пока шел разговор о том, о сем, Иманбай, окончательно опьянев, успел, оказывается, заснуть. Он уснул в той же позе, как сидел — приткнувшись плечом к стене. Раскинув ноги, свесив голову, Иманбай храпел в обе ноздри так, что если выстрелить у него под ухом из пушки, то вряд ли бы он проснулся. Карымшак, все время молчавший, теперь ехидно заметил:

— Вот уже он выспится теперь в артели, там-то только и делай, что спи…

— Пусть только попробует. Я ему покажу, как спать. Глаз не дам сомкнуть…

Чакибаш рассмеялся на эти слова Соке:

— Верно, пусть Имаш спит, а мы будем работать за него в артели, так, что ли? Конечно, если мы будем работать, то Иманбай сначала посмотрит, а потом, может, и присоединится к нам на своей прыгающей Айсарале…

— Говорят, что кто сдаст лошадь в артель, тот освобождается от работы. Вот Иманбай сдаст свою Айсаралу и будет себе спать в холодке!..

— А те, кто имеют тягло, разве не должны сами работать?

— Молодежь говорит так, кажется! — неуверенно промолвил Мендирман. — У кого есть лошадь, тот сдает лошадь, у кого есть плуг, тот плуг, значит, сдаст. А у кого ничего нет, тот сам себя сдает! В артели все одно к одному должно быть, чтобы никому не обидно было. А тому, что всех жен и детей и весь скот запишут в списки, этому не верьте! Это вранье от начала до конца!..

Карымшак недовольно простонал:

— Дай бог, чтобы это было враньем… Тьфу, не приведи видеть глазами, а ведь рассказывают еще, что вышел такой закон, разрешающий отцам жениться на своих дочерях, это куда годится?! Пай, пай, пай, страшно даже становится!..

— Да, и этот слух тоже не издалека пришел, видать, — спокойно заметил Омер, — похоже, что утка вылетела из нашего аила!..

Карымшак не дал договорить Омеру, он оперся на рукоять камчи, исподлобья глянул на Мендирмана и сказал, как бы обращаясь ко всем:

— Ну, пора, буза выпита… хозяин уснул… надо садиться на лошадей!..

Мендирман тотчас же встал с места.

— Верно, посидели, и хватит… Кто много говорит, тот телка не уследит, телок высосет молоко, а за это получишь палкой по спине… Пошли, что будет, увидим в свое время…

Люди вышли из дома Иманбая и разошлись.

После того как Сапарбай провел читку газеты, народ немного успокоился… Сегодня на выпивке бузы у Иманбая люди долго не расходились, занятые шумными разговорами. Опьяневший Иманбай уже спал, раскинув ноги, а бедная Бюбю, с самого рассвета не знавшая покоя, совершенно ослабев от усталости, сидела бледная, разбитая и молча ждала, когда наконец разойдется народ. «Быстрей бы кончилась эта проклятая буза, и хоть чуточку бы уснуть!» — думала она, безмолвствуя, как тень. Сама Бюбю хоть и была мастерица квасить бузу, но к питью губами не прикасалась. Стоило ей немного выпить, как потом целый день она страдала изжогой.

Сегодня Бюбю чувствовала себя особенно плохо. На дне кадочки уже почти не оставалось бузы, все разошлись, и только один Курман упорно не двигался с места:

— Там еще есть на дне, Бюбю… Не только мне, а таким, как я, пятерым Курманам хватит…

Он все же заставил ее наклонить кадку и нацедить еще одну чашку. Бюбю досадливо сказала:

— Осталось только надеть кадку на голову тебе: даже на закваску ничего не оставил…

Серое, землистое лицо Курмана оставалось бессмысленным. Он с трудом проговорил:

— О-а… Бю-бю… Наш И-имаке человек, любимый богом. — Курман медленно, через силу поднял руку, указывая на Иманбая. — С-смотри, а он сладко спит, а…

— Иди домой и тоже сладко спи…

Выйдя из дома сладко спящего Иманбая, Курман, с трудом передвигая ноги, брел по улице. Ему все было нипочем! И вот в таком блаженно-счастливом состоянии он вдруг увидел переезжающего через брод Самтыра, а с ним еще каких-то незнакомых людей.

Курман встрепенулся и, покачиваясь, осоловело уставился на всадников, которые показались ему людьми не из этого мира, а какими-то сказочными батырами. У одного он разглядел даже две головы. Курман поморгал глазами: среди всадников один немного походил на Самтыра. Он даже хотел окликнуть его и махнуть рукой.