Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— О дорогой, что это значит — «обобществляться»?

— Кто его знает, байбиче. — И Султан добавил, рассуждая вслух: — Общество — это народ. Значит, все будет передано в пользу народа…

— О создатель, а куда же денут самих владельцев скота?

— Говорят, кулаков будут выселять в страну «Пойдешь — не вернешься».

— А кто из них это сказал? — спросил с испугом Карымшак. — Наши или этот самый Саламатов?

— Кто его знает! Нам под окнами слышен был голос только одного Шарше: «До тех пор, говорит, дело не пойдет, пока не выселят отсюда врагов, мешающих нам. Они, мол, завтра же начнут плести всякие небылицы, чтобы враждебно настроить темный народ. Прежде всего мы должны избавиться от врагов, только тогда надо браться за артельное хозяйство!» Слушая его, мы в страхе хватались за воротники, а глухая старуха то и дело переспрашивала: «Что там говорят, что?» Из-за нее и не пришлось услышать всего, что там говорили активисты…

— Ух, собака, от него это можно ожидать! — проговорил Карымшак. Он сейчас как никогда был зол на Шарше. — Если дать ему волю, то он всех поголовно выслал бы в Сибирь… Но над нами бог… Да и власть не позволит ему безобразничать… Ну, а что еще говорили, меня упоминали там?

Султан, как бы обдумывая, как ему лучше ответить, немного запнулся:

— Нет, кажется, о вас ничего не говорили.

Карымшак подозрительно глянул на него из-под бровей:

— Ты не слышал или же вообще не упоминали? Что замолчал? Не бойся, сердце мое не оборвется, говори прямо!

— Нет, не слышал… Там все больше говорили о новых порядках. Выступал самый молодой среди них — Канимет-уулу, он тоже говорил много, за это время сварилось бы мясо: «Мы, говорит, веками жили разбросанные, затерянные среди гор, и теперь нам, темным, безграмотным, будет не очень легко перейти на новую жизнь…» И говорит он очень умело, все ясно и понятно, только слушай… По-моему, он даже красноречивее, чем Саламатов, прибывший из центра. Голос у него звучный, и что ни слово, то поговорка да прибаутка. Активистам он прямо так сказал: «Прежде всего вы, коммунисты и комсомольцы, сами должны крепко уяснить себе эту новую задачу. Только тогда вы сможете агитировать других за объединенное хозяйство…»

Когда все кончили выступать, Канимет-уулу роздал каждому активисту газеты и книжечки. То, что было сегодня, — это, они сказали, — общий межлис. А завтра такие же межлисы будут проведены в аилсовете, в батрачкоме, и потом уже соберут весь народ на большой межлис. Вот тогда на большом межлисе сядут к народу лицом к лицу и скажут, наверно, окончательное слово: «Ну, люди, кто за объединенное хозяйство, поднимайте руки!..»

Карымшак в ответ на рассказ Султана неопределенно хмыкнул:

— Что же поделаешь, скажут так скажут… Ну, иди домой, Султан, тебе тоже пора уже спать…

После того как Султан ушел, Карымшак еще долго не ложился, сидел насупившись и молчал, потом напомнил байбиче:

— Теперь не только богатство, но и голова человека ничего не стоит… Ты, жена, спрячь все эти свои побрякушки и подвески на косах… Увидят голяки, скажут еще, что у нас в доме золота и серебра полным-полно…

И без того опечаленная, байбиче ничего не ответила, а только, тяжко вздохнув, безмолвно поднялась с места.

Керосин в лампе кончался, фитиль высох, и огонек едва трепетал, расплываясь чадящим пятном, подобно туманным думам Карымшака. Вскоре лампа потухла, и в доме стало темно.

К утру в аиле не осталось никого, кто не узнал бы о собрании в школе. Даже самые большие лежебоки сегодня встали с рассветом. На прояснившемся небе бродили облака, воздух был мягкий, за ночь значительно потеплело. Люди выгоняли со дворов коров и лошадей и, не уходя домой, оставались стоять на улице, настороженно оглядываясь по сторонам. Все ждали одного, все думали о том, что будет дальше. Если сзывается межлис аильного совета, то там должны принять какое-то постановление. О чем же будут говорить тогда на межлисе батрачкома? Однако что бы то ни было, а ждать теперь осталось недолго.

Вот на улице уже появился исполнитель Матай. И как всегда, доносится его зычный голос:

— Да смотрите у меня, второй раз напоминать не буду… Сказали, чтобы собирались там, в конторе, — строго предупреждал он хозяев.

За короткий зимний день активисты аила провели два собрания. До обеда состоялся расширенный пленум аильного исполкома, там проверяли и уточняли списки дворов, скота и инвентаря. Разгорелся спор — кого можно сразу вносить в списки колхозников (конечно, добровольно, с согласия каждого хозяина), с чьим приемом надо пока повременить, а кого в числе первых раскулачивать и лишать прав. В отношении бедняков и батраков, которых в первую очередь принимали в колхоз, разногласий не было. Когда же дело коснулось более или менее зажиточных людей, правда, далеко не богатых, но зато имеющих влияние в народе: всяких аткаминеров, приближенных баев или таких, как мулла Барпы, то многие активисты, и прежде всего Шарше, подняли крик, спорили до того, что багровели шеи.

— А что, если мы поставим этот вопрос на голосование, Шаке?.. Нельзя прыгать сразу так опрометчиво: прыгнешь — да оступишься! — попробовал было прекратить споры Сапарбай. Но Шарше не дал ему даже договорить. Он ринулся на него, как буран из ущелья:

— Эй, парень, ты не виляй здесь хвостом! Пока мы с тобой будем голосовать, найдутся такие, которые перепрыгнут через перевал. Ищи их лотом!

Спор разгорался с новой силой, и Саламатову пришлось вмешаться еще раз самому. Кое-как ему удалось успокоить разошедшегося не на шутку Шарше. Сапарбай, задетый за живое, тоже замолчал, но не смирился.

— Товарищи! — спокойно сказал Саламат-уулу. — Если мы будем пререкаться и переругиваться, то на самом деде найдутся в аиле такие, которые тем временем перепрыгнут через перевал, как здесь говорилось…

— Но мы не хотим этого понять, товарищ… — язвительно вставил было Шарше, но, забыв фамилию Саламатова, запнулся.

— Сейчас, когда классовая борьба обостряется, единство между коммунистами и бедняками из батрачкома должно быть особенно прочным! Бывает, что бедняки иногда перехватывают через край, но они всегда за правду, вы это учтите, товарищ Сапарбай!

Раз уж Шарше получил поддержку товарища, прибывшего из центра, то он и подавно вознесся:

— Э-э, что там говорить, у нас много таких, которые, сидя дома, чувствуют себя на вершине Белой горы. Знаем мы, кто был учителем у Сапарбая.

Сапарбай отлично понимал смысл язвительных замечаний Шарше: «Твой учитель Саадат, а поэтому на тебя нет надежды, Сапарбай!» Ему хотелось вскочить на ноги и дать достойный ответ, но это означало, что вновь придется отклоняться от основного вопроса, и Сапарбай медленно проговорил: